— Предупреждать надо. Звонком будильника или еще чем, а то мало ли… Ладно, сейчас буду.

Басманов, напротив, занимался в 2005 году разбором темы «Философия и тактика уличных боев в городе» со слушателями Академии Генерального штаба, где он по просьбе лично Олега Константиновича вел курс оперативного искусства. На сравнительных примерах Екатеринослава, Одессы, Стамбула двадцать первого года и недавних событий в Москве.

— Переходите ко мне прямо сейчас, Михаил Федорович, — попросила она, — здесь экипируемся, свяжемся с Андреем — и вперед!

— Так точно, Ирина Владимировна. Минут двадцать мне дайте, чтобы я поаккуратнее закончил семинар, извинился за внезапную отлучку и покинул здание? И еще столько же, чтобы я успел взять с собой двух-трех офицеров, наилучшим образом приспособившихся к подобным упражнениям. Они, по счастью, тут, недалеко, младший курс на плацу муштруют. И снаряжение при них…

— Возьмите, Михаил Федорович, в таких делах лишние стволы не помешают! — Ирина снова ощутила себя средневековой княгиней, в отсутствие ушедшего в дальний поход мужа берущей управление уделом и ближней дружиной в свои железные ручки. В сравнении с которыми и длань князя может показаться тяжелой, но ласковой. — О снаряжении не заботьтесь, у меня всего хватит.

Левашов не задал ни единого вопроса. Ему было достаточно взгляда Ирины и интонаций голоса.

Антон сумел попасть почти точно — плюс-минус пятьдесят метров от тайника, на перегибе Кривоарбатского переулка. Так же, как в миг закладки, задувал сухой морозный ветер, нес жесткую, как дробь, снежную крупу. Антона охватило непонятное ему самому чувство. Словно нравилось ему тут, в чуждом мире, опасном по всем параметрам, от чисто обывательских до мистических. Может, тем и нравилось, словами поэта выражаясь — «у бездны мрачной на краю». Как альпинисту посередине скальной стены, где на самом деле нет совершенно ничего хорошего.

Совсем рядом — квартира Юрия, к которому можно зайти и с глазу на глаз обсудить кое-какие непроясненные моменты его биографии, и до Столешникова не так далеко, и еще есть места…

Так не зайдешь. А зайдешь — завязнешь в очередном сгущении хронополя. И все же тянуло на какие-то странные в его положении поступки. Он ведь, пожалуй, в первый раз очутился в столь наглядной псевдореальности, неотличимой от обычной. Будто Мэлоун из «Затерянного мира», рискнувший углубиться в кишащий первобытными тварями ночной лес.

Антон подумал, что таким образом продолжается в нем процесс «очеловечивания». Как десятилетием назад превращалась в нормальную земную женщину аггрианка Ирина, так и он, порвавший с исходной сущностью, только сейчас начал ощущать себя землянином без всяких оговорок. Не стоит за спиной Конфедерация. И он давно никакой не «Тайный посол». Замок теперь не послушный инструмент резидента, а самостоятельная фигура на доске или карта в колоде. Помогает, исходя из собственных представлений о добре и зле. Неизвестно, кто для него сейчас авторитетнее, он, бывший хозяин, или Шульгин с Новиковым.

«Забавно, да?» — к случаю вспомнил Антон страничку из моих дневников. Я давал их читать всем подряд, от Альбы до Антона.

«Мы с ребятами всеми силами старались остаться людьми, по возможности — самыми обыкновенными, не давали себя захватить стихии „перерождения“ в высших существ, делали все мыслимое и немыслимое, чтобы не стать „держателями“ или кем угодно похожим. Да я даже в самом начале с негодованием отверг предложение Ирины, тогда казавшееся гарантией „супервеличия“. На самом же деле — жалкой подачкой со стола, условно говоря, „шестой фрейлины четвертой наследницы“. Мы с этими соблазнами справились. Вот такие мы мужественные и самодостаточные. Нам что красненькая советская десятка, оставшаяся до зарплаты и лихо потраченная на загул с друзьями и подругами, что миллионы царских золотых, подаренных Врангелю, — все едино. Кто-то скорее всего не поверит. Как это, мол, так? Невозможно в принципе. А вот — возможно. Думаете, я зря себя и своих друзей анализировал и тестировал в столь юном возрасте, когда многим ровесникам, кроме стакана портвейна в кафе „Отдых“ и девушку за задницу потрогать, — никаких рациональных мыслей в голову не приходило?»

Сейчас Антон прикладывал эту мерку к себе. От былого всемогущества осталось очень мало. Так хватит ему оставшегося, чтобы начать новую жизнь и удержаться на заданном его друзьями и партнерами уровне, или начнется неудержимое скольжение по наклонной плоскости? Просто не хватит характера и воли продолжить потерявшее высший смысл существование.

В процессе «просветления» он многократно пересматривал все вероятные и невероятные варианты своей прошлой биографии, выискивал точки роковых решений, размышлял, как жизнь могла сложиться.

Само собой, мелькали мысли и о том, что путь Ирины и Сильвии был бы не самым худшим выбором и для него. Но, увы, «никто не знает своего часа» и своего будущего даже на несколько шагов вперед. Даже умеющий прыгать из прошлого в будущее и обратно по бесконечному числу мировых линий. Увы — не своих личных. Твое будущее всегда будет впереди тебя, как морковка перед ослом.

Это нужно родиться пресловутым «старцем Федором Кузьмичом» (он же, по легенде, Александр Первый, Благословенный), чтобы поменять мантию, трон и корону на лапти, котомку и посох странника.

У Ирины — у той была большая любовь, у Сильвии — отчетливый факт поражения и отсутствие любой приемлемой альтернативы, а Антон пребывал на пике карьеры и в зените успеха. Что, казалось бы, ему участь землянина, пусть безмерно богатого и практически (по человеческим меркам) бессмертного?

Как бы в насмешку судьба, кто же еще (Замок и Шульгин всего лишь ее орудия), дала ему очередной шанс, причем предварительно опустив по ноздри в дерьмо. Из князей да в грязь. Плыви, если хочешь. Кому, как не агенту, проработавшему в России с царствования Александра Второго, следовало помнить основополагающую, базовую национальную мудрость: «От сумы да тюрьмы не зарекайся»? Сам Император полумира, Николай Александрович, вместе со своей семьей ее правоту изведал в полной мере. Чин святого является достойной компенсацией нравственных мучений и смерти в подвале Ипатьевского дома? Не знаю, не знаю…

В лабиринте внутренних дворов, соединяющихся друг с другом длинными гулкими подворотнями и узкими щелями между грязными двух- и трехэтажными флигелями, было темно, мрачно и уныло. Несмотря на мороз, ощутимо воняло кошками, давно не чищенными помойками, еще какой-то гадостью из подвалов и подъездов. Не скажешь, что буквально в нескольких шагах, по ту сторону бывших некогда роскошными дореволюционных «доходных домов», протянулась правительственная трасса, щеголеватый Арбат. Не светилось ни одного окна в выходящих во дворы квартирах, только сквозь грязные стекла лестничных площадок пробивался тусклый свет сорокасвечевых лампочек. Поскрипывал от порывов ветра жестяной абажур на кронштейне под аркой ворот, не столько освещая выщербленный асфальт и стены в грязных потеках, как просто обозначая направление.

Нынешняя советская жизнь и так невеселая штука, а если еще ежедневно видеть и обонять здешние «прелести», так вообще в уме повредиться можно. Не случайно увидеть на московских улицах улыбающиеся или просто благожелательные лица практически невозможно. Как-то не доходит до граждан, что жить им стало «лучше и веселее»[26].