Пока Катя выбирала свадебное платье и пробовала начинки для свадебного торта, Сашка продолжал страдать от любви. Эм была настолько идеальна, что Сашка то и дело впадал в истерику. Да, он женится на Кате, будет ей хорошим мужем, потому что Эм он не соответствует, зачем он ей, он ничего не может ей дать, недостаточно хорош для такой женщины. О своих несовершенствах Сашка готов был говорить с той же страстью, с какой описывал достоинства своей экс-возлюбленной. Он сидел на кухне у Кати и с каждой стопкой водки становился все более несовершенен. И с той же скоростью у Эм появлялись новые достоинства – удивительный профиль, редкой красоты тело, пронзительный взгляд, потрясающей длины ресницы и столь же потрясающей длины ноги.

Сашка, говоря откровенно, был из тех мужчин, которые могут восхищаться только собой. И собственными талантами. Он был самовлюбленный до крайности, средних способностей, обычный мужчина. Не красавец. Не дон жуан. Не рубаха-парень. Даже не ловелас. Такой самый средненький мужчина, который отчего-то до идиотизма уверен в собственной привлекательности и таланте. Как уж Катя его терпела, Лена не знала. Она бы Сашку давно прибила скалкой. Да и вообще бы за такого эгоцентриста замуж не вышла. Но Катя его, кажется, любила. И была уверена в том, что их семейная жизнь станет счастливой. С тем же идиотическим упрямством, с каким Сашка продолжал вещать про свою ненаглядную Эм, Катя строила свою счастливую семейную жизнь.

Они поженились, Катя ходила беременная, и ее, кроме собственного жуткого токсикоза, ничего не волновало, а Сашка продолжал вспоминать Эм. Порция воспоминаний доставалась или Лене, тоже страдавшей токсикозом, или Любови Михайловне, которая слушала краем уха. Сашка впал в депрессию и требовал простых, пусть неискренних, комплиментов.

– Саш, ты такой добрый, ты умный, щедрый, – говорила Лена, поедая третий кусок пирога Любови Михайловны.

– Да, я такой, – соглашался Сашка.

– Ты хороший, верный, искренний, – продолжала петь дифирамбы Лена, ожидая своей очереди в туалет, где уже пятнадцать минут «полоскало» Катю.

Сашка, кстати, очень быстро перебрался в Катин загородный дом из своей однушки, оставленной родителями. И очень быстро стал считать трехэтажный особняк собственным домом.

Если честно, Лена не понимала эту Эм. Впрочем, Любовь Михайловна тоже не понимала эту Эм, как и собственную дочь. Ну что такого этакого она нашла в Сашке? Нытик, истерик, самовлюбленный эгоист. Сашка был идеальным, безупречным эгоистом, впрочем, не чуждым широким, театральным жестам. За любые проявления щедрости Сашка требовал благодарности в виде долгих продолжительных аплодисментов, переходящих в овацию.

– Леночка, мне кажется, я знаю, почему моя Катя вышла за Сашу, – говорила с потаенной тоской Любовь Михайловна. – Он предсказуем. Он как омлет. Предсказуемо получается. А если взбить отдельно белки, то может даже оказаться пышным.

Сашка в то время купался в себе, в собственных чувствах и плевать хотел на всех остальных. Правда, Лена ему даже завидовала – его непогрешимой уверенности в себе. Конечно, он был прав всегда. Остальные – просто идиоты, раз этого не понимают. Он настолько талантливый, что не каждый может оценить такой талант. Люди – дураки. А он один – умный.

Он изменял Кате только в мыслях. В воспоминаниях. Считать ли это изменой и предательством? Непонятно. Катя не считала. Лена считала. Как и Любовь Михайловна. А Сашка был убежден, что рождение ребенка подвело черту под его отношениями с Эм, пусть даже и платоническими.

– Саша, давай поговорим о погоде… – намекала Любовь Михайловна.

Катя в это время кормила Нюсю грудью, страдала от мастита и недосыпа.

– Вы не понимаете! Я ее предал! – кричал Сашка. – Эм – другая! Все другое! Она никогда не посмеет разрушить семью, где есть ребенок.

– А ты, получается, готов бросить жену с грудным ребенком? – возмущалась Лена.

– Нет! При чем здесь я? Вы меня не понимаете! Я о другом!

Ну ладно, о другом так о другом.

– Саш, я подаю на развод. Хватит, – однажды вдруг спокойно сказала Катя.

Лена с Любовью Михайловной раскрыли рты. Сашка истерично хохотнул.

– Ты не можешь! – вскрикнул он.

– Еще как могу. Собирай вещи и уходи.

Сашка, чего и следовало ожидать, струсил и клятвенно заверил всех, что «больше не будет». Нюсю он все-таки обожал больше, чем Эм.

Он стал тем, кем должен был: идеальным мужем, отцом, щедрым, добрым, ласковым. Правда, приступы душевной теплоты сменялись периодами не страданий по Эм – Сашка научился прикусывать язык, – а причитаниями на тему упущенных возможностей и «другой жизни».

Жизнь продолжалась. Катя тоже была не из тех женщин, кто начнет крушить мебель, бить посуду и собирать чемодан неверного супруга, чтобы выкинуть его на помойку. Она была из равнодушных, что ли. Лена иногда восхищалась этим качеством подруги. Катя умела забывать, прощать и не принимать близко к сердцу. Ей было немного все равно. Если бы она хотела, то давно бы нашла эту Эм и узнала бы все подробности романа, но ей было просто лень. Зачем тратить на это время?

– Неужели тебе не интересно? – удивлялась Лена.

– Нет, – отвечала Катя совершенно искренне. – Только себе нервы трепать.

Да, Кате оказался свойствен душевный эгоизм, если есть такое понятие. Она оберегала себя от волнений.

– А ты тогда правда хотела развестись? – спросила Лена. – И сделала бы это?

– Да, конечно. Тогда да. Сейчас уже нет.

– Все равно не понимаю. Неужели ты совсем не переживаешь?

– Да я бы с ума сошла, если бы переживала! – смеялась Катя. Бурная личная жизнь родителей научила ее ничему не удивляться и все решения оставлять «на потом» – вдруг проблема рассосется сама по себе. Впрочем, часто так и происходило.

Катя варила суп, гуляла, подолгу выбирала модель коляски и марку памперсов, читала статьи про раннее развитие и правильное питание, коллекционировала рецепты креативных завтраков – когда из блина нужно сделать туловище слона, а из сосиски – осьминога. Когда яичница не яичница, а привидение. Катя почти не слушала признания мужа, что он погружается в «семейное болото», а жизнь проходит мимо. И так больше продолжаться не может. Она кивала, не отвлекаясь от размышлений, как правильно разрезать маслину, чтобы получились глаза у ежика. Да, не может. Решайся. Я тебя не держу. Лишь бы тебе было хорошо. Собрать чемодан? Рубашку погладить?

И Сашка тут же сдавал назад. Кричал, что Катя ничего не понимает, его не понимает! Как она может спрашивать про вещи и чемодан? Как она вообще может мыслить такими примитивными категориями? Ведь речь идет о жизни!

Катя снова кивала, изучая рецепт рыбных котлет. Нет, нельзя сказать, чтобы она уж совсем не любила мужа и ей было наплевать на свою женскую судьбу. Сашка стал для нее близким человеком. Как отец и мама, как сестра и ее муж Коля. Не отсечешь ведь. И Сашку не отсечешь. Главной же любовью для Кати стала Нюся. Ради Нюси Катя могла свернуть горы. И Нюсины сопли выбивали ее из колеи посильнее Сашкиной депрессии. У нее была Нюся, разве этого мало для счастья? Да пусть у Сашки будет хоть Эм, хоть Эл, хоть все буквы алфавита, главное, что он любит Нюсю. А Нюся обожает отца. Если было совершенно непонятно, почему Алла терпит Колю, то в случае с Катей все казалось очевидным. Она смотрела на Сашку, который с Нюсей на плечах играл в лошадку, и была счастлива. Простым женским счастьем, когда большего и не хочется желать. У Кати нашлось и еще одно редкое качество для женщины – она умела радоваться мелочам. Сашка рисует с Нюсей снеговика – это же радость. Нюся, высунув язык, клеит аппликацию для папы на 23 Февраля – разве не счастье? Какая разница, что будет завтра? Сейчас, в эту минуту, нет ничего важнее и значимее этой аппликации.