В очень скором времени к Голдштейну явился молодой и талантливый исполнитель характерных ролей мистер Хайсмит, надеявшийся получить роль Сола Хэйтосера, главного мужского комического персонажа в упомянутой пьесе.

– Да господи, – только и сказал ему Голдштейн, – берите себе эту чертову роль, если только вам удастся ее взять. Мисс Кэррингтон уже отвергла с полдюжины самых лучших актеров. И твердит, что ноги ее не будет на моей сцене, пока ей не раздобудут настоящего Хэйтосера. Она, видите ли, выросла на ферме, и когда некое оранжерейное растение с Бродвея, понатыкав в волосы соломы, силится изобразить перед ней «деревенского простака», просто из себя выходит. Так вот, мой милый, хотите играть Сола Хэйтосера – сумейте убедить мисс Кэррингтон.

На следующий день Хайсмит уже трясся в поезде, идущем в направлении Кранберри Корнерс. Добравшись до этого глухого местечка, он провел там три дня. За это время он разыскал Богсов и вызубрил историю их семейства до четвертого колена включительно. Он тщательно изучил все значительные события в округе и местный колорит. Скажем прямо – деревня не поспевала за мисс Кэррингтон. Со времени ее отбытия на столичную сцену там произошло так же мало перемен, как бывает на сцене, когда в последнем акте говорится «с тех пор прошло четыре года». Приняв, как хамелеон, окраску и обличье жителей Кранберри Корнерс, Хайсмит вернулся в город, который не удивить никакими превращениями.

Все дальнейшее произошло в маленьком погребке – именно здесь довелось Хайсмиту блеснуть своим актерским мастерством. За одним из столиков сидела небольшая, но весьма оживленная компания, привлекающая взгляды всех присутствующих. Первой следует назвать задорную, чарующую и уже основательно отведавшую славы мисс Кэррингтон. Затем – мистер Голдштейн, громогласный, неуклюжий, слегка встревоженный, как медведь гризли, чудом поймавший лапой яркого мотылька. Далее – некий представитель прессы: унылый, настороженный, рассматривающий каждое обращенное к нему слово как возможный материал для репортажа. И наконец, молодой человек с пробором, словно проведенным по линейке, и именем, которое выглядит как чистое золото на оборотной стороне подписанных им ресторанных счетов.

Примерно в одиннадцать сорок пять в погребок ввалилось некое создание. Первая скрипка при виде его вместо «ля» взяла «ля бемоль»; кларнетист сбился в середине сложной фиоритуры; мисс Кэррингтон фыркнула, а молодой человек с пробором проглотил косточку от маслины.

Вид у нового посетителя был безупречно деревенский. Это был тощий парень с льняными волосами, постоянно разинутым ртом, неуклюжий, слегка ошалевший от обилия света и шума. На нем был костюм цвета арахисового масла и ярко-голубой галстук, из рукавов на четыре дюйма торчали костлявые лапищи, а из-под штанин на такое же расстояние выглядывали щиколотки в белых носках. Для начала он опрокинул стул, уселся на другой, закрутил ногу вокруг ножки столика и заискивающе улыбнулся подоспевшему лакею.

– Мне бы стакашку имбирного пива, – пробубнил он в ответ на издевательски вежливый вопрос официанта.

Взгляды всего погребка обратились на пришельца. Он был свеж и розов, как майский редис, и прост, как грабли. Малый вылупил глаза и принялся блуждать взглядом по залу, словно высматривая, не забрались ли свиньи на грядки с салатом. И тут его взгляд остановился на мисс Кэррингтон. Он резво вскочил и направился к ее столику с широчайшей улыбкой, побагровев от смущения до корней волос.

– Как поживаете, мисс Пози? – осведомился он. Его выговор не оставлял ни малейших сомнений в его происхождении. – Не узнаете меня? Я же Билл Саммерс. Помните тех Саммерсов, что жили за кузней? Понятно, я малость подрос с тех пор, как вы улепетнули из Кранберри Корнерс. А знаете, Лайза Перри так и думала, что я могу встретиться с вами в городе… Лайза-то, знаете, выскочила замуж за Бена Стэнфилда, и она говорит…

– Да что вы? – живо перебила его мисс Пози. – Лайза Перри вышла замуж? С ее-то веснушками?!

– В этом июне дело было, – ухмыльнулся этот тип. – А теперь переехала в старый Татам-Плейс. А Хэм Рэйли – тот окончательно сделался святошей. Старая мисс Близерс продала свой домишко капитану Спунеру; у Уотерсов младшая дочка удрала с учителем музыки; в марте сгорело здание суда, а вашего дядюшку Уайли выбрали констеблем; опять же Матильда Хоскинс загнала себе швейную иголку в руку и померла. А Том Бидл приударяет за Салли Ластроп – говорят, ни одного вечера не пропускает…

– За этой пучеглазой? – воскликнула мисс Кэррингтон несколько резко. – Но ведь Том Бидл когда-то… Простите, друзья, я сейчас. Знакомьтесь – это мой старый приятель, мистер… Ну да, мистер Саммерс. Мистер Голдштейн, мистер Рикетс, мистер… как же ваша фамилия? Ну, это все равно, допустим, Джонни. А теперь давайте-ка присядем вон там, и вы расскажете мне еще что-нибудь про наши края.

Она потащила его к пустому столику, стоявшему в углу. Голдштейн недоуменно пожал пухлыми плечами и подозвал официанта. Репортер слегка оживился и заказал абсент. Юноша с пробором погрузился в меланхолию. Посетители погребка пересмеивались и наслаждались шоу, которое мисс Пози предоставила им помимо обычной своей программы. Правда, некоторые скептики усомнились и принялись перешептываться, упоминая рекламу и улыбаясь друг другу с понимающим видом.

Тем временем Пози Кэррингтон оперлась на обе руки своим очаровательным круглым подбородком с ямочкой и начисто забыла об окружающем. Именно эта способность и принесла ей славу.

– Что-то не припомню я никакого Билла Саммерса, – проговорила она, задумчиво уставившись в простодушные глаза сельского жителя. – Но Саммерсов я знаю. У нас там, должно быть, не так уж много перемен. Вы моих давно видали?

И тут Хайсмит выложил на стол главный козырь. Роль Сола Хэйтосера требовала не только комических дарований, но и толики драматизма. Пусть Пози Кэррингтон убедится, что и это ему по плечу.

– Мисс Пози, – внушительно начал он. – Я побывал в доме ваших родителей всего три дня назад. По правде говоря, особых перемен там нет. Разве что вяз во дворе усох, пришлось пустить его на дрова. И все-таки все не то и не так, как было раньше.

– Как там моя матушка? – спросила мисс Кэррингтон.

– Когда я видел ее в последний раз, она сидела на крыльце и вязала крючком салфетку, – отвечал мнимый Билл. – Скажу прямо – она постарела, мисс Пози. Но в доме все по-старому. Ваша матушка предложила мне присесть. «Только, – говорит, – вы, Уильям, не троньте ту качалку. Мы ею не пользуемся с тех пор, как уехала Пози. И вот этот фартук, который она начала подрубать, – он тоже лежит на ручке качалки с того дня, как она сама его туда бросила. Я все надеюсь, что когда-нибудь Пози еще закончит этот шов».

Мисс Кэрингтон жестом подозвала официанта.

– Шампанского, сухого, – велела она коротко. – Счет Голдштейну.

– Солнце падало как раз на крыльцо, – продолжал вестник из Кранберри, – и ваша матушка сидела против света. Я и говорю – может, ей пересесть чуток в сторону. «Нет уж, Уильям, – отвечает она, – стоит мне сесть здесь да начать поглядывать на дорогу, и я с места не могу сойти. Всякий день, чуть свободная минутка, я гляжу за изгородь, высматриваю, не покажется ли моя малышка Пози. Она ведь покинула нас ночью, а утром мы увидели в пыли на дороге следы ее башмачков… И до сих пор мне все чудится, что когда-нибудь она вернется обратно по этой же самой дороге. Устанет от столичной жизни и вспомнит о своей матушке».