– Как это понимать, мадемуазель Тимашева? – строго, но тихо спросила она.

– Вы ошибаетесь, мадам, – нерешительно ответила барышня, скрытая «летучей мышью». – Я вас не знаю…

– Ах, вот как? Вы меня не знаете? Ну что ж…

Наплевав на приличия, мадам Львова, готова была сорвать маски, но тут между нею и вруньей встала мадемуазель. Вся в черном, маска сверкает мишурой и манит перьями.

– Вам же сказали, мадам: вы ошибаетесь, – решительно заявила она. – Это мои… сестры, Розетта и Жанетта…

Тетушка смерила ее беспощадным взглядом.

– Кто вы такая?

– Мадемуазель Бланш, к вашим услугам… Повторяю, вы ошибаетесь…

Незнакомка была агрессивна, молода и сильна. Вступать с ней в бой, устраивая открытый скандал, тетушка не решилась, силы уже не те. Не извинившись, она отошла. В полной уверенности, что наглые девчонки нашли себе плохую покровительницу. Опасную и коварную. Ничего, завтра покажет им, как обманывать старших… Окончательно разозлившись и забыв, что хотела поиграть, она покинула рулетку.

– Благодарю вас, просто спасли меня, – сказала Настасья, обмахиваясь ладошкой, щеки ее горели. – В какой-то миг показалось, что она разорвет меня на части… Какая страшная женщина.

Агата погладила ее по плечу.

– Вам нечего волноваться, моя милая, я с вами, – сказала она, думая, что с такой тетушкой ничего хорошего от Пушкина ждать не приходится. Одна кровь…

– Настасья, позволь еще поставлю? – Прасковья зажала сторублевую ассигнацию в пальцах. – Чувствую, что будет удача…

– Как тебе будет угодно, дорогая…

Ставка легла на первую дюжину номеров, от 1 до 12. Что давало удвоение суммы. В случае выигрыша.

Шарик, запущенный месье Клавелем, летал над цифрами, которые игроки называют цилиндром, пока, обессилев, не упал на «14, красное, чет, меньше половины».

– Да куда ж ты с обухом по воду пошла! – прорычал Эфенбах, опять проиграв. Более всего ему было жаль, что перепрыгнул на другой цвет. А красный выиграл. Из кошелька он достал пятерку и поставил на красное. Опять не послушав советов подчиненного. Каждый математик знает: если у рулетки выиграть невозможно, то лучше играть по системе. Проиграешь меньше…

– Опять неудача, – сказала Прасковья, кусая губку.

– Довольно, пойдем, – попросила Настасья. – Я устала.

Агата посчитала нужным вмешаться.

– В самом деле, сегодня не ваш день…

– Еще один раз только… Можно? Одна ставка… Еще сто рублей…

Настасья только пожала плечами.

Компаньонка поставила на первую colonne: игра на одну из трех вертикальных колонн цифр, что должно было дать двести рублей.

В зал торопливо вошла скромно одетая барышня в шапочке-пирожке. Посмотрев на доску, где месье Клавель мелом записывал выпавшие номера, она глянула в блокнотик, поводила в нем пальчиком, будто проверяя записи, и поставила на carré. Агата подглядывала за ней. Барышня не замечала ничего вокруг, сосредоточенно следила за колесом, зажав блокнотик, как молитвенник.

Месье Клавель увидел, что ставки сделаны, пустил шарик навстречу удаче. Вращение замедлилось, шарик потерял инерцию и скатился на цифру «26». Черное…

Крупье собрал проигранные ставки, включая carré.

Агата увидела все, что хотела. Проигрыш господина Эфенбаха доставил ей легкую радость. Она бы понаблюдала за игрой барышни с пирожком на голове, но было жаль спутниц. За проигрыш трехсот рублей папенька не похвалит. Даже если проиграла компаньонка. Деньги все равно Тимашевой.

– На сегодня достаточно, – сказала Агата и, подхватив мадемуазель Настасью с Прасковьей, повела к выходу.

Михаил Аркадьевич полез в кошелек за новой купюрой. Он был настроен решительно.

25

Лелюхин согласился прогуляться по Спиридоновской. Пушкину нужен был помощник без конкретной цели, на всякий случай. Они держались невдалеке от большого дома, где шла игра. В отличие от Европы, московская рулетка крутилась не целый день, а с девяти вечера. Игроков было еще слишком мало. Каждый гость попадал под яркий свет фонарей, свисавших над дверью. Пушкин видел, как, озираясь, вошел Эфенбах, как вбежал Лабушев, сильно опоздав из участка, но наверняка раздобыв денег. Прибыл Фудель, довольный сам собой. Приехала мадам Львова. Зная нюх тетушки, Пушкин прикрылся спиной Василия Яковлевича. А вот когда прибыли сани, из которых выпорхнули две барышни, а за ними показалась мадемуазель в черном, Пушкин пригляделся. Даже в маске узнал бы Агату…

Приезжали неизвестные игроки, дамы, но все больше господа. Скоро вся Москва будет знать о новом развлечении.

– Замерзнем, – сказал Лелюхин, притоптывая по лежалому снегу.

Пушкин предложил пройтись, но недалеко, чтобы присматривать. Они пошли.

– Что, Лёшенька, выискал дельце любопытное?

– С чего вы взяли, Василий Яковлевич, что любопытное? Рядовое…

– Да уж говори! – усмехнулся Лелюхин. – А то я тебя не знаю. Куда только лень делась. Ну рассказывай, что там приключилось…

Любопытство старого чиновника было нужно Пушкину. Василий Яковлевич умел не только слушать, но и давать разумные советы. Все-таки двадцать лет в полиции даром не проходят…

– По порядку выходит так, – начал Пушкин. – Вечером тридцать первого декабря мадам Терновская едет на рулетку, вот сюда, и выигрывает сто двадцать тысяч…

– Ого! – выдохнул Лелюхин.

– Она отказывается от провожатых, идет с такими деньгами домой, на Большую Молчановку. Отсюда десять минут медленным шагом. До дома она доходит, после чего принимает позднего визитера. И умирает…

– Как убили?

– Этот вопрос открыт, пока не будет результатов вскрытия, – ответил Пушкин.

– Отравили?

– Почти наверняка – нет.

– Значит, нож, револьвер и молоток тоже исключаются. Может, и не было убийства?

– Не может, – сказал Пушкин. – Денег в доме нет.

– Ну раз ты не нашел, то взаправду нет… Значит, дело ясное: убили ради ста двадцати тысяч… Страшная сумма, многих в искушение введет…

– Нет, не ясное, – сказал Пушкин.

– В чем же туман?

– Убивал кто-то свой, иначе Терновская не впустила бы и чай бы не поставила. Она не ожидала опасности от гостя. Предположу, что сумка с деньгами лежала на виду.

– Тогда чего уж проще… Проверить, кто из родственников мог быть в ту ночь у старухи, и встряхнуть хорошенько.

– Бесполезно.

– Это уж как встряхнуть.

– Если убивал свой, то должен был знать, что Терновская держала в доме в ценных бумагах до полумиллиона. Их надо было брать. По завещанию, скорее всего, оставит сиротскому приюту.