– Ах, растяпушка, – весело закричала Лариса из кухни, – про ужин опять забыла?

«Вот черт! – пронеслось в голове у Насти. – И правда забыла!»

С сыном на руках она вышла в кухню, где Лариса, уже переодетая в домашний халатик, проводила инспекцию провизии.

Деревянная дверка хлебницы со стуком захлопнулась.

– Горбушки сухой даже нет…

Настя вздохнула. Петухи с расписной хлебницы смотрели на нее суровыми круглыми глазами.

– Я еще успею на угол сбегать, там до восьми, – сказала она, – как раз с Данилкой перед сном пройдусь.

– Ладно, не надо. Я сейчас быстро блинчиков напеку, благо одно яйцо у нас в холодильнике все же каким-то чудом нашлось.

Отмахнувшись от попыток Насти отправить ее отдыхать, Лариса достала венчик и свою любимую миску в форме полусферы.

– Данилке-то хоть есть из чего завтра обед сварить? – деловито спросила подруга, быстро вращая венчиком.

– Телятина вроде в морозилке еще осталась.

– Вроде! Проверить надо, Настя, если сомневаешься.

Настя заглянула в морозилку и отрапортовала, что есть, нормальный кусок, хватит и на супчик, и на котлетки.

Лариса засмеялась:

– Ну и как я вас брошу, скажи, пожалуйста! Вы же тут без меня оголодаете.

Настя промолчала. Действительно, без Ларисы будет тяжело, но ведь это всего несколько ночей. А может, нужно самой позвонить тете Нине, повиниться, а там она и Ларису простит? Нет, пожалуй, с этим повременим. Положить голову в пасть льва всегда успеется.

Сейчас надо сосредоточиться на Игоре.

* * *

Ирина с детства знала, что судить о человеке по внешности нельзя. Индивидуум, при виде которого так и хочется воскликнуть «Ну и рожа!», может оказаться великим ученым и гуманистом, слащавый красавчик-сердцеед будет верным мужем и отцом семейства, хорошенькая девушка совсем не обязательно глупа, а задохлик в очках не окажется математическим гением со стопроцентной вероятностью.

Жизнь дает нам бесчисленное множество комбинаций черт лица и черт характера, но благодаря многолетней судейской практике Ирина убедилась, что внешность не так обманчива, как принято считать.

Все-таки некоторые черты, трактуемые буржуазными учеными и писателями как черты вырождения, являются именно чертами вырождения и ничем иным, хотя вслух, конечно, такие мысли высказывать нельзя, да и думать их не слишком прилично.

Дело тут даже не в анатомических особенностях, а в чем-то совсем другом. Бывают люди откровенно страшненькие, неказистые, но смотреть на них приятно и радостно, а общаться с ними хорошо и спокойно, а есть красивые, глядя на которых сразу понимаешь, что ничего хорошего от них не дождешься.

Гортензия Андреевна имела свою теорию на этот счет. Человек не может спрятать свою душу за внешностью, она все равно просвечивает, как свет в окне. В одних домах мерцает теплый очаг, а другие смотрят темными и страшными глазницами окон.

Душа, развивала свою мысль материалистка Гортензия Андреевна, это, естественно, не какая-нибудь там метафизическая сущность, а всего лишь поступки человека. Поступки правильные, так и душа светлая, а если он делает подлости и думает только о себе, то огонь в его сердце гаснет.

Мужчина красив работой, а женщина – заботой! – провозглашала она, и Ирина думала, что ведь действительно…

Есть, конечно, такие великолепные самцы, от вида которых екает сердце любой женщины, но их немного, и интерес к ним обычно мимолетен. И совсем иначе, когда видишь мужика за работой, и она у него спорится. Тут можно даже влюбиться по-настоящему. Так бывает с экспертами, вызванными для дачи показаний. Придет такой шибзик, не на что смотреть, а как начнет объяснять, как увлечется, как развернет перед судом свои познания, так и думать забудешь про его лысину и сандалики фабрики «Скороход».

Про женщин ей сложнее судить, но, наверное, и в этом Гортензия Андреевна права. Да, приятно посмотреть, как женщина трудится, например, кладет шпалы, но по-настоящему она хорошеет, когда проявляет ласку, любовь и заботу.

Конечно, люди все разные, и считать себя адски проницательной это прежде всего обмануть самое себя, и порой даже после многих лет общения не поймешь человека, но все же первое впечатление не стоит сбрасывать со счетов. Иногда оно бывает верным. А иногда – нет, но жизнь вообще штука коварная.

В этот раз прежде всего бросалось в глаза несходство подсудимых. Казалось, даже такая мощная сила, как жажда наживы, не в силах соединить этих людей с разных планет и заставить их найти общий язык.

Соломатин, осанистый человек с тонким благородным лицом, держался с достоинством, даже чуть высокомерно, будто был не подсудимым, а давал интервью в «Кинопанораме», экспедитор Малюков, полноватый лысый дядечка с маленькими глазками, являл собой хрестоматийный тип снабженца, а директор картины Делиев, подопечный Веры Ивановны, выглядел как простой крестьянский мужичок.

В разговорной речи существует множество слов для обозначения лиц мужского пола: чувак, кекс, мэн, клещ… Так вот Делиев был именно клещ, невысокий, худенький, но широкоплечий и кривоногий, с обветренной физиономией и монгольским разрезом глаз.

Слишком все просто, подумала Ирина, слишком уж они красноречиво выглядят, как будто не люди, а персонажи.

Из-за того, что дело групповое, много времени заняли чисто организационные вопросы, в том числе установление личности подсудимых, и в этом пункте Соломатин показал отличные актерские способности, без единого слова, одним выражением лица и парочкой скупых жестов показав свое негодование и презрение к плебсу, который имеет наглость спрашивать, кто он такой, хотя его личность известна во всем мире.

Наконец предварительная часть закончилась, и Ирина спросила подсудимых, понятно ли им обвинение и признают ли они свою вину.

Малюков заявил, что он только выполнял указания директора картины и больше ничего плохого не делал. Делиев готов был признать, что халатно исполнял свои обязанности, подписывал документы, не контролируя процесс, но преступного умысла не имел и выгоды никакой не получал.

Ну а Соломатин выдержал поистине мхатовскую паузу и заявил, что не только не понимает, но и категорически отказывается понимать, как, не будучи материально ответственным лицом, оказался на скамье подсудимых. «Это позор, – заключил он, – позор и произвол!»

Ирине даже чуть неловко стало оттого, что она не залилась краской стыда, как полагалось по мизансцене.

Поди знай, то ли подсудимые не пришли к соглашению, то ли, наоборот, пришли и решили дружно прикидываться дурачками.

Тоже грамотная тактика, ведь надо кроме фактической стороны доказать еще преступный умысел. Например, рабочие покажут, что Малюков приказал им монтировать старую декорацию, а он скажет: «Да, ну и что? Откуда я вообще знал, что получены средства на новую? Начальство передо мной не отчитывается. Я всего лишь хотел как лучше и как быстрее, поэтому дожидаться бумаг не стал. Сами знаете, какая у нас волокита… Как получил устное распоряжение директора картины, так и организовал рабочих, чтобы не случилось, не дай бог, простоя. За дело болел, а обогатиться даже не думал». После чего директор поудобнее устроится на скамье подсудимых и скажет: «Ага, давайте, доказывайте факт моего устного распоряжения, а я посмотрю и похихикаю».