class="p1">– Сколько вам лет?

– Тридцать семь…

Показания свидетелей были организованы исключительно для соблюдения протокола – как принято говорить, для проформы. Клеветники щеголяли перед членами суда красноречием. Депутат Конвента Лекуантр, канонир Руссильон, помощник городского прокурора Гебер, нотариус Силли, служащий министерства юстиции Терассон, бывший городской прокурор Манюэль… Был опрошен даже мэр Парижа г-н Жан-Сильван Байльи.

Двое известных столичных адвокатов старались как могли, не оставив от обвинений камня на камне. Однако даже защита подсудимой оказалась проформой. Судьба бывшей королевы была решена задолго до суда…

Всю ночь перед казнью Сансон провел в здании Революционного трибунала. Когда закончилось заседание, Фукье-Тенвиль вызвал к себе палача и поинтересовался:

– Ну как, сделаны ли приготовления к празднику, Сансон?

– Мой долг, Ваша честь, дожидаться решений Трибунала, но никак не предупреждать их, – спокойно ответил палач.

Не привыкший выслушивать чьи-либо возражения, Фукье-Тенвиль набычился:

– Да ты, я вижу, чем-то недоволен, а? Уж не жалость ли к этим отродьям Капетам сделала тебя таким? Смотри, если в тебе заговорило сочувствие, как бы не пришлось пожалеть об этом…

– Ваша честь, – обратился к своему начальнику его секретарь Фабриций Пари. – Уж не «госпожа Гильотина» ли нашептала господину Сансону о совести? Не поздновато ли, мсье Сансон, взывать к собственной совести? Говорите спасибо, что вас, в виде исключения, не тронули. Ведь когда-то вы выполняли приказы короля, но Республика вас пощадила…

Сансон побелел от гнева. С ним так давно никто не разговаривал. Хотелось, схватив обоих за горло, придавить, как кутят. Прямо здесь и сейчас. А потом будь что будет – хоть на гильотину!

Однако пришлось держать себя в руках.

– Тогда прошу предписания выдать вдове Капета хотя бы закрытый экипаж, – сказал он.

– Да ты, я вижу, совсем распоясался, Сансон! – вышел из себя Фукье-Тенвиль. – За такие слова тебя самого следует отправить на эшафот!

– Но ведь Луи Капета везли в экипаже, – не сдавался палач.

– Молчать!!! Не бывать тому, чтобы австрийскую потаскуху везли с королевскими почестями! Мы, конечно, со своей стороны поинтересуемся у членов Конвента относительно их мнения на этот счет, но больше об этом ни слова! По крайней мере в стенах Трибунала. Слышите, ни слова!

Депутаты Робеспьер и Колло от решения вопроса об экипаже для бывшей королевы ловко увернулись, отдав это на откуп Фукье-Тенвилю. Поэтому вопрос отпал сам собою: Марию-Антуанетту ждала только старая «позорная телега» с ржавой соломой…

Он вернулся домой лишь под утро.

– Ну как, ее осудили? – спросила с порога жена.

Сансон кивнул головой в знак согласия.

– Боже, сколько невинной крови на нас и наших детях!

– Эта кровь не на нас! – возразил хозяин. – Она на тех, кто заставляет ее проливать…

– Все это так, Шарль, – заплакала супруга. – Но если совсем недавно ты был орудием правосудия, то теперь палач стал невольным пособником кучки негодяев! Ты не должен ее убивать, Шарль! Нет и нет!

– Если я не соглашусь, то уже завтра казнят нас…

– Ну и пусть!

– А как же наши дети?! – вскричал Сансон. – Ты подумала о них? Ведь тебе не хуже меня известно, как этот Фукье преследует детей контрреволюционеров, даже детей короля…

В ту ночь опять никто не заснул…

* * *

25 вандемьера II года Республики (16 октября 1793 г.) в десять часов утра Сансон в сопровождении своего старшего сына прибыл в Консьержери. Тюрьма была оцеплена войсками и жандармами. Мария-Антуанетта ожидала палача в «камере смертников» (так называлась комната, откуда приговоренных к смерти отвозили на казнь), в окружении двух жандармов, смотрителя Боля и его дочери, заменившей королеве служанку. Войдя в комнату, отец и сын Сансоны сняли перед женщиной шляпы. Некоторые из присутствующих (за исключение солдат охраны) поклонились. Мария-Антуанетта была в белом платье; ее плечи укрывала белая косынка, а голова покрыта чепчиком с черными лентами.

– Я готова, господа, – спокойно сказала она. – Мы можем отправляться в путь…

– Следует, мадам, кое-что сделать, – обратился к ней Сансон-старший, давая понять, что нужно остричь волосы.

– Хорошо ли? – спросила она палача, повернувшись к нему спиной.

Оказалось, что волосы на голове женщины уже были острижены. (Волосы по просьбе королевы остригла дочь смотрителя Боля.) В то же самое время Мария-Антуанетта протянула палачу руки, чтобы он их связал. От услуг подошедшего к ней аббата королева отказалась.

Пока, как заметил Сансон, вдова Капета держалась достаточно мужественно. Однако когда вышли в тюремный двор, на лице женщины мелькнул ужас: она увидела «позорную телегу». Тем не менее вдове удалось быстро справиться с испугом; она смело встала на кем-то подставленный стул и оказалась в телеге. Когда рядом расположились Сансоны, кавалькада тронулась в путь.

Где-то на полпути толпы возмущенного народа вдруг перекрыли телеге дорогу, возникла давка. Испуганная лошадь, тревожно заржав, встала. Народ напирал. Отовсюду неслись гневные крики:

– La mort!!!

– Смерть австриячке!..

– Тиранку на гильотину!!!

Сансоны, пересев с козел, встали рядом с королевой. Какой-то офицер, пробившийся сквозь охрану к телеге, поднес к ее лицу здоровенный кулак, но был остановлен оказавшимся поблизости аббатом. Однако Марию-Антуанетту происходившее вокруг, казалось, совсем не трогало. Взирая с повозки с поистине королевским величием, идущая на смерть королева, хотела она этого или нет, своим взглядом успокаивала даже самых буйных. Отвага заставляет себя уважать. Через несколько минут путь был свободен; телега, жалобно заскрипев, тронулась. В следующий раз повозка остановилась недалеко от эшафота – аккурат напротив главной аллеи, ведущей к Тюильри. И тут королева не выдержала. Внезапно побледнев, она как-то жалко всхлипнула, поглядела в сторону дворца и прошептала:

– Дочь моя! Дети мои!..

Чем ближе повозка приближалась к площади Революции, тем спокойнее становилась королева. Вот и эшафот. Телега, дернувшись, остановилась. Замешкавшись на секунду, королева вдруг услышала за спиной чей-то голос:

– Смелее!

Вздрогнув от неожиданности, Мария-Антуанетта обернулась к Сансону и по его сострадательному взгляду поняла все: палач хотел ободрить приговоренную к смерти.

– Благодарю вас, сударь…

Палач помог ей сойти с повозки, даже попытался взять под руку, но та отказалась:

– Не нужно. Слава Богу, у меня еще достаточно сил дойти самой…

Мария-Антуанетта взошла на эшафот с тем же величием, с каким, будучи королевой Франции, ходила по дворцовым коридорам и паркам Версаля. Гневные крики толпы в тот момент были для нее не более чем бессильные волны в глазах командира судна на капитанском мостике. Волны приходят и уходят – королева остается в веках!

Появление Марии-Антуанетты у платформы гильотины привело толпу в некоторое смущение; крики и гвалт стали постепенно стихать. Глаза каждого были устремлены на лицо жертвы – спокойное и торжественное. Никаких слез и стенаний. Они еще не поняли, что