Когда я встретился в Нарбоннском замке с вигье, тот даже не спросил меня, не поручил ли граф что-нибудь передать ему на словах; он также не удивился, почему я столь долго добирался до Тулузы. Он смотрел на меня с откровенным любопытством, но не выказывал ни того дурного настроения, ни той надменности, которых страшились все, кто с ним сталкивался. Ходил слух, что он примкнул к еретикам, однако характер его от этого не стал мягче.

Вигье сказал, что я достойный слуга графа, и я уже собирался распрощаться с ним, как он вдруг задал мне странный вопрос:

— Почему ты видишь во мраке?

Сбитый с толку, я ответил, что не обладаю даром животных, подобных кошке, и темной ночью не сумею ничего разглядеть.

Он прикусил губу и отпустил меня, повторяя, что я храбрый слуга и этого вполне достаточно.

Я полагал, что смерть Пьера де Кастельно обрадует всех жителей Тулузы, и удивился, услышав, как многие горожане выражают свои страхи по поводу этой смерти, считая ее началом многих серьезных бедствий. Хотя все строили догадки по поводу личности убийцы, никто не подумал на меня. Каждый человек обладает даром слова, я же обладал им как никто иной, а потому мне приходилось делать над собой огромные усилия, чтобы не рассказать всей правды. Мне это удалось, и я не доверился никому, даже отцу. Тогда я еще не знал, что истина более всепроникающа, чем вода, и выходит на поверхность и без помощи языка.

В то время мне казалось, что совершенный мною поступок внезапно высвободил скрытые во мне силы. Я стал есть и пить за двоих. Мой голос, и прежде достаточно звучный, зазвучал еще громче.

Я начал втайне мечтать о битвах, где мог бы найти применение своей силе. Ощутил страстное, никогда прежде не испытанное желание обладать женщинами. А так как события имеют особенность повторяться, причем до мельчайших подробностей, я отправился в бани на улицу Сен-Лоран и вновь увидел там Сезелию. Она встретила меня с прежним смехом и пригласила проследовать за ней, что я и сделал.

И каким-то загадочным образом в душе моей ожил забытый облик. В тот вечер, прежде чем заснуть, я с необычайной четкостью вновь увидел лицо Эсклармонды де Фуа: таким оно было в тот день, когда она предстала перед моим взором на прибрежном песке в тихой заводи Эра. Словно богиня Минерва, вознесшаяся над призрачным градом зловещих фантомов, образ Эсклармонды явился из глубин моих смутных мечтаний и окутал их сумеречным светом.

В конце концов я стал видеть в Эсклармонде не человеческое существо, а некую нематериальную, внеземную сущность. А когда узнал, что отец ее, граф Рожер Бернар де Фуа, выдал ее замуж за виконта де Гимоэза, ощутил неприятное чувство и печаль, происхождение которой я объяснить не мог. В тот день, когда я встретил Эсклармонду де Фуа, виконтессу де Гимоэз, печаль эта преумножилась.

Стемнело, и я уже направил свои шаги в сторону отцовского дома, расположенного в конце улицы Тор, как внезапно ко мне подскочил низенький старичок с морщинистым лицом, похожим на яблоко, долго валявшееся под деревом. Он взглянул на меня, морщины его пришли в движение, и лицо его приняло выражение веселое и приветливое.

— Почему ты видишь во мраке?

В ту минуту я не вспомнил, что точно такой же вопрос мне задал графский вигье. Я решил, что это просто блажь. Ночь была очень светлой. Задрав голову, я совершенно естественным тоном произнес:

— Я вижу, потому что меня освещает свет свыше. — Я хотел сказать «свет звезд», но сам не знаю, почему произнес «свет свыше».

Услышав мой ответ, низенький старичок возликовал. Он бесцеремонно схватил меня за руку.

— Я знал, знал! Но почему ты никогда не приходишь к нам? Сегодня вечером я тебя отведу. Многие хотят с тобой познакомиться.

Я безропотно последовал за ним, потому что всегда следовал принципу: если судьба подает тебе знак, подчиняйся. В то время город кишел сводниками, и я подумал, что имею дело с одним из них. Нравы были вольные, ходили слухи о ночных сборищах, во время которых отпрыски знатнейших фамилий города устраивали настоящие оргии. Говорили, что вдова сеньора де Леза, прекрасная Гильеметта, а также другие знатные дамы являлись на эти сборища в масках и под предлогом исполнения языческих обрядов удовлетворяли свои порочные наклонности. Считали, что в подобных собраниях часто принимал участие поэт Пейре Раймон. Суровый консул Арнаут Бернар пообещал награду в десять мелгорских су тому, кто сообщит его полиции местонахождение мест разврата.

По дороге речи моего нового товарища заронили во мне сомнения.

— Если тебя ударили по одной щеке, надо ли подставлять другую, как сказал Христос? Совсем недавно, дитя мое, ты блестящим образом доказал, что не все альбигойцы намерены умереть, не пытаясь защитить себя. Многие наши братья считают, что ты совершил великий грех. Должен тебе сказать, лично я не разделяю этого мнения.

Он заглядывал мне в лицо, голос его звучал доверительно. Мы добрались до квартала Дальбад. Старичок продолжал:

— Видение сути вещей приходит к нам постепенно. Разумеется, все зависит от количества жизней, которые ты уже прожил. Знаешь ли ты, что святой Павел прожил тридцать две жизни, прежде чем вернуться в лоно Отца?

Я ответил, что ничего такого не знаю, и спросил, откуда ему это известно.

— Цифра совершенно верная, — убедительно произнес он, ничего не объяснив. — Ты молод! У тебя впереди долгий путь! Сколько еще жизней тебе суждено прожить!

И я не знал, чего в голосе его было больше: жалости или восхищения. Его слова никак не вязались с картинами наслаждения, нарисованными моим воображением.

— Это здесь, — сказал мой спутник, указывая на дом, издавна принадлежавший семье Роэкс.

Я вспомнил, что некогда имел дело с Фредериком де Роэксом, братом консула.

Когда мы подошли к дому, в его распахнутые двери входили люди, среди них промелькнули две или три женщины. По их потрепанным лицам и платьям в продольную полоску, ношение которых было предписано проституткам, я сообразил, что это девицы легкого поведения из предместья. Я даже узнал одну из них: за ужасающую худобу ее прозвали Сухой костью. Эта жалкая девица, вечно недовольная, с тяжелым характером, всегда давала повод поругаться с ней.

«Если судить по этой девице, — ухмыльнувшись, подумал я, — нетрудно представить, какого рода общество я здесь найду». Когда я прошел через двор, меня втолкнули в большой зал с голыми стенами, освещенный светом факелов. Присутствующие, принадлежавшие ко всем слоям общества, тихо переговаривались между собой. Серьезность и благочестие, отличавшие поведение участников собрания, дали мне понять, что собрание носит совершенно иной характер, нежели тот, который я себе представлял; и я застыл в изумлении.

Пока я стоял, не зная, куда деть руки, боковая дверь отворилась и вошла Эсклармонда де Фуа; я оцепенел.

Она была в черном платье, застегнутом спереди на пуговицы, на плечи наброшена фиолетовая вуаль. Не было ни золотых, ни иных сверкающих украшений, только на голове, поддерживая прическу, поблескивал тонкий серебряный обруч с сияющим как звезда сапфиром. Чудесный сине-зеленый камень, светившийся в центре ее чистого лба, завораживал. Но больше всего меня поразила печаль, окутавшая облик молодой женщины. Эсклармонда смотрела прямо перед собой, поверх голов собравшихся, словно ей было дано видеть невидимый мир.