вдруг расслабилась так, как давно уже не позволяла себе. Здесь было хорошо. Спокойно.

— Я ведь не просто так сестрицу твою отправила, — вдруг сказала знахарка. — Посмотреть на тебя один на один хотела.

Я удивленно взглянула на нее — зачем это еще?

— Все эти годы ждала, когда дозреешь, когда подрастешь, когда… Солнце голову не печет, а, Вестаюшка? Луна не давит?

Холод. Ледяной холод. Ужас. Мигом ощутившая перемену Танита хнычет, ворочается, пытаясь вывернуться из моих похолодевших неловких рук, и знахарка кладет ей ладонь на лоб. Мигом замолчавшая девочка несколько мгновений смотрит на нее, а потом засыпает, тихо, глубоко вздохнув. Не просто закрывает глаза — мышцы расслабляются, и я ощущаю, как она тяжелеет у меня в руках.

— Пусть поспит немного, как раз и отвар поспеет. Зачем принесла ко мне ее, тЕмница? Сама бы справилась, разве не знаешь?

— Я… не понимаю, о чем вы.

— Понимаешь, ты умная девочка. Но и я не дура. И все вижу.

Я невольно бросаю взгляд на свои ладони — чистые, самые обыкновенные. Откуда она может знать?

— Как вы меня назвали?

— Темница. Та, что тьму приветила. Старое слово, теперь так не говорит уже почти никто. И за связь с тьмой сурово сейчас карают, слышала. Но ты не бойся, девочка. Я не расскажу, не выдам.

— Почему? — глупо спрашиваю я и спохватываюсь. — То есть, я хотела сказать…

— Потому что, — знахарка вытирает руки о застиранный выцветший фартук и поворачивается ко мне. — Тьма не равна злу. Или, если уж их приравнять… Тьма живет в каждом из нас, в ком-то от забредших в наш мир жителей Серебряного царства, кто-то с нею родился, кто-то получил в результате страданий и невзгод. Но один обуздал, другой поборол, а третий раскормил и растравил. Понимаешь, о чем я?

— Мне страшно, — говорю, словно признаюсь, я. — Я этого… не хотела.

— Верю, — просто отвечает женщина. — Верю и вижу. Но теперь уже поздно, девочка. Либо ты приручишь свою тьму, либо она тебя. Другого выбора у тебя нет.

— А… вы? — робко спросила я. — Вы… тоже?

— Каждый, каждый делает свой выбор в жизни, и не единожды, — Тама вытащила из печки тяжелый дымящийся ковш и поднесла его к лицу, прикрыла глаза, зашептала что-то. Я терпеливо ждала, покачивая спящую Ниту на руках. Наконец, беседа с отваром закончилась, и Тама сдула с повлажневшего лица прилипшую белую прядь. — И я его делала, Вестая, только ни тени, ни демоны ко мне не являлись. Молодая была, глупая, горячая. Искра у меня с детства горела, яркая, сильная, учиться хотела в городе, в целители пойти. Из дома сбежала — родители не отпускали. А в городе хватила лиха сполна — неопытная, красивая, бедная. Так меня там жизнь прихватила, не поверишь. Ни солнца, ни луны я не боялась, а тьма из глаз хлестала. Только не вышло ничего, ни учебы, ни патента, пришлось вернуться, с сыном под сердцем и с ненавистью ко всему миру. Долго я с этой тьмой боролась, Вестаюшка, долго. За нее на площади не сжигают, зато изнутри горишь, никто не видит, а боль страшная.

— А… сын? — мне не хотелось это спрашивать, вопрос сказался сам, и я тут же склонила голову. — Простите…

— А сына я в скудельный дом подбросила. Потом-то волосы на себе рвала, да поздно было, не нашла концов, и искра не помогла. Так что… ничего не бойся, девочка. Не самое страшное то, что с тобой приключилось. И хуже бывает.

— Может… — я снова заговорила, не успев ничего продумать. — Может, я могла бы вам помогать иногда? Приходить? У меня искры нет, но…

— А зачем тебе искра? — искренне удивилась знахарка. — У тебя теперь есть гораздо больше. Только не стоит тебе раньше времени силу свою светить. Служитель у нас молодой, смирный вроде, но кто знает, как оно обернется. Боятся не надо, но и лезть на рожон — глупость. Не спеши, девочка. Куда тебе спешить, молодая совсем еще. Но и силу свою не хули. Смотри.

Тама ухватила меня за руку — я вздрогнула от прикосновения прохладной морщинистой кожи, выдававшей возраст куда честнее лица, но женщина положила мою руку на голову малышки.

— Я не могу снять ее жар сама, только через отвары. Могу лишь направить целебную силу трав, попросить помочь, ускорить, если хочешь. Но ты…

— Нет! — отшатнулась я. — Не надо, она маленькая, чистая, а я…

— Она больная, а ты ее вылечишь. Добро будет. Не зло, Вестаюшка.

— Я не умею…

— Это мне надо уметь, — хмыкнула женщина. — А тебе — не надо. Твоя сила умная, не под нашим небом родившаяся. Умная, могучая, но слепая. Скажи ей, что делать. Укажи цель, покажи путь. И все.

Цель?

Я любила свою семью. То есть, конечно, не только — я любила еще и Вилора, но это были разные чувства. Вилор не был моим, да и не мог им стать, а Саня…Нита… Я зажмурилась, представляя, как тьма, которую подарил мне Шей, обретает облик то огромного черного сокола, то могучего дуба, то медведя. Сила, которая может помочь. Защитить. Уберечь. Спасти.

Добрая сила. Не светлая, но — моя. Добрая.

Меня заколотило, словно в ознобе, я открыла глаза, чувствуя, как мечутся под ногами, мурлыкая и вжимаясь в голени лобастыми головами кошки.

— Совсем не трудно, верно, девочка?

Знахарка сжала мое плечо, отпустила, резко подошла к двери и распахнула ее.

— Забирай дочку, Асания. Жар спал, отваром этим поить будешь утром, как встанет, и перед сном, на закате. Слабенькая она у тебя, но укрепить можно.

Саня просияла лицом, вложила в руку старухе мешочек с мелочью, как было принято.

— Небо храни тебя… Тая, ты чего стоишь, как столб?

Я торопливо принялась заворачивать Ниту в одеяла. Племянница взглянула на меня, остро, как-то слишком уж внимательно для младенца, а мне на короткий миг показалось, что в безмятежной голубизне ее больших круглых глаз мелькнула крошечная черная молния.

Но мне, конечно, это только показалось.

Глава 19

Я сижу в служительском домике за столом и комкаю в руках кусок упругой тёплой глины, как показывал мне Вилор. С сомнением поглядев на мои руки, он длинной суровой нитью отрезал от большого серого куска податливой тяжёлой массы кусочек поменьше. Его-то я сейчас и терзаю, отбиваю ладонями, чтобы прогнать лишние пузырьки воздуха, снова и снова.

В городе у Вилора был большой гончарный круг, с ножной педалью, настоящий, профессиональный, но сюда он его еще не перенёс. Здесь у него