Я так и слышала шуршание бумаги, когда он складывал и клал в карман текст сообщения. ОЧЮ — Обладающая Чувством Юмора. ЖЗЗ — Желает Завести Знакомство. Прибегать к сокращениям не так накладно. Интересно, что делает Грэм в это субботнее утро? Уже лежит с оптимистически настроенной блондинкой с пышными формами или корпит над свежими объявлениями в поисках новых кандидатур?

Я набрала новый номер. Любитель видео, как выяснилось, сообщения не оставил. Но ему можно было передать ваш текст. Зачем же это? Беседовать с кем-то, кто не пожелал беседовать с тобой? Однако что в первую очередь заставило тебя поднять телефонную трубку? Стремление к чему-то недостижимому, к тому, что жизнь отказывалась тебе предоставить? Не с этим ли чувством читала объявления и Анна? Я набрала другой номер. Потом еще один. Подталкивало какое-то подленькое любопытство — вроде как подслушиваешь сеанс психотерапии. «Не боюсь признаться, что хотел бы завязать прочные отношения, для которых, чувствую, уже созрел»... «Ищу женщину, не обремененную чрезмерной рассудительностью и желающую рискнуть». О каком риске речь? Может, в сексуальном смысле? Уж наверное нет. О сексе никто даже не упоминал.

С каждым новым сообщением я становилась все взыскательнее. Фрэнк — чересчур робок и деликатен, Грэм — чересчур напорист. Дэн — слишком занудлив, Рон — слишком серьезен... Список все продолжался. Ну что в них всех могло бы привлечь Анну? Я взяла в руки одну из фотографий. Должно быть, это следующий этап — звонишь, потом обмениваешься фотографиями, а потом свидание под часами на вокзале Ватерлоо.

Взгляд упал на маленькую заметку с инструкциями по безопасности, озаглавленную «Безопасность прежде всего». Там советовалось не приходить на свидание в безлюдных местах, не давать домашнего адреса сомнительным людям, доверять своим инстинктам и, идя на первое свидание, обязательно сообщать об этом домашним или друзьям.

Я мысленно опять прокрутила все услышанные голоса. Для их описания можно было использовать любые прилагательные, но прилагательное «опасный» тут совершенно не подходило. Если что-то и обращало на себя внимание, так это их ординарность — люди говорили нервно или небрежно, порою смущенно, и казалось, что обойдись с ними жизнь капельку получше, им бы и в голову не пришло звонить. Иногда голос был грустным, но и тогда он вряд ли мог принадлежать психопату. Хотя надо признать, что любой психопат по крайней мере предпринял бы попытку скрыть свое состояние. И все-таки Анна обвела эти объявления синим фломастером, слушала сообщения, и если встретилась с кем-то из них, значит, во всяком случае, не вняла последнему из советов по безопасности. Но имеет ли все это отношение к ее исчезновению? Ключа разрешить загадку у меня не было.

На столе передо мной зазвонил телефон. Сердце мое так и рванулось из груди.

— Анна! — вскричала я. — Наконец-то! Что ж ты так поздно?

И я подняла трубку.

Из нее донесся шум, людские голоса, музыка. Я дважды прокричала «Алло!», и только затем сквозь шум прорвался тоненький голосок:

— Мама?

— О, привет, Лили. Это не мама, это Стелла. Как поплавала?

— Прекрасно. А мама дома?

Нет. Она еще не вернулась, детка.

Ах!

Она замолчала.

— Что ты делаешь? — спросила я, чтобы заполнить паузу.

— Ну... здесь аттракционы в парке. Мы проезжали мимо. Пол говорит, что можно сходить посмотреть. — Она опять замолчала, слышно было, как рядом кто-то говорит. — Ты не хочешь с нами пойти?

— Да я бы с удовольствием. Но... Слушай, может, ты мне Пола дашь? Он там рядом?

И не успела я это проговорить, как трубка бешено загудела короткими гудками, после чего заглохла. Через полминуты раздался новый звонок.

— Ничего нового, — сказала я, предугадывая его вопрос. — Что с твоим мобильником? Опять Лили его в воду уронила?

— Откуда ты это знаешь?

— Откуда? Должно быть, от Анны. — Течение будней со всеми их хитросплетениями и неудачами, в очередном пятничном телефонном пересказе. Где же находилась она в прошлую пятницу?

— Нет, я вчера его в метро потерял. Такая досада! Второй телефон за последние три месяца!

— В Амстердаме тебе бы восстановили его через час.

— Знаю. Но с ними же по-голландски надо разговаривать. Слушай, наша любительница куриных гамбургеров что-то нервничает сейчас.

— Плачет или капризничает?

— И то, и другое.

— Это из-за Анны?

— Может быть, хотя в настоящий момент торг идет из-за того, на скольких аттракционах можно побывать.

Итак, подкуп. Что ж, то, к чему прибегают настоящие родители, сгодится и для суррогатных.

— Уступи ей, — сказала я. — Не такой это принципиальный вопрос, чтобы из-за него воевать. Считаешь, что я тоже должна подключиться?

— Я подумал, что, может быть, для нее сейчас неплохо прикосновение теплых женских рук. Не хочешь поймать такси и приехать?

— А если она вернется или позвонит и никого не застанет?

— Оставь записку и включи автоответчик. Это и займет-то от силы часа два.

Положив трубку, я вдруг догадалась, что в случае чего Анна станет набирать номер мобильника Пола. Что, если по той или иной причине она не смогла дозвониться по другим телефонам и, позвонив на номер Пола, оставила там сообщение? Номер заблокируют, и вряд ли воры столь великодушны, чтобы заниматься переадресовкой сообщений на краденом телефоне...

Мне внезапно представилась Анна на фоне солнечного тосканского пейзажа наедине с мужчиной по объявлению, мечтающим о любви и приходящим в ярость оттого, что любви этой он так и не нашел. Нет, нам абсолютно ничего не известно. Что самое горькое и печальное в этой истории.

Ключ от гардероба она нашла днем, и находился он там, где ему и следовало быть, там, куда он и должен был его положить в тот первый вечер, когда она была без сознания — на дне ее сумочки. Было совершенно очевидно, что она вернется к поискам и пороется в сумочке вторично, не лихорадочно и в панике, как рылась в ней, ища паспорт и билеты, но спокойнее и более тщательно, ища чего-нибудь, что помогло бы ей выбраться и что она проглядела в первый раз.

Замок гардероба был единственным, куда этот ключ мог подходить, и когда, распахнув дверцу, она увидела все, что висело там на вешалках — целая жизнь, развешанная в ряд перед ее глазами, — она яснее поняла роль, какую ей предназначили, и почему ей суждено было лишиться собственной одежды, как и свободы. По крайней мере, теперь понятно, с чем ей предстояло бороться.

Утро началось плохо. Она проснулась с первыми лучами солнца, вырвавшими ее из яркого и увлекательного сна, в котором фигурировала Лили: ей снилось, что они вдвоем сидят в ванне, полной пены. Лили то и дело ныряет в воду с головой, а потом выныривает, чтобы глотнуть воздуха, и на голове у нее венчик пены, и она моргает, так как мыло попадает ей в глаза. Рядом, возле головы дочери, знакомая треснутая мыльница в форме лягушки. Она чувствовала ласковое тепло воды, слышала, как хихикает Лили перед каждым новым нырком. Все было реальностью, правдой. Она вновь была дома. И облегчение было таким явным, вкус его она ощущала во рту, как слюну. Когда же она проснулась, по-прежнему в запертой комнате, на полу которой играли солнечные зайчики, проснулась, чувствуя, как бурчит в животе от голода, наглый обман сна пронзил ее волной обиды, а храбрость, которую она ощущала вечером, поглотилась волной отчаяния.