умереть окончательно такой молодой, так что больше не остается дней, чтобы умирать по чуть-чуть, это несправедливо. Особенно когда у тебя есть муж и три девочки, но даже если бы не было, всё равно было бы несправедливо, особенно когда ты не собиралась умирать, да и когда собиралась, потому что жизнь, в которой каждый день по чуть-чуть умирают, была невыносима, и это ужасно, как для брата Л., которого я так любила. Он был мне как младший брат, хотя и был два метра ростом.

Жизнь для него стала невыносимой. Хотя у него всё было и было две сестры. И он писал, до самого конца. Когда он начал писать, он дал мне почитать, и я сказала, да ты писатель. Настоящий. Но он написал и переписал прекрасную книгу. Потом всё было кончено.

Он жил в аду и больше не мог ждать. Но мне не хотелось об этом говорить. Это произошло давно, но ощущение, будто вчера. И у нас были хорошие моменты. Мы пили коктейли на террасах кафе. Говорили обо всем и о фильме, который только что вместе посмотрели.

Эта смерть была ужасна для всех, кто его знал, и мой отец, который тогда еще был жив, сказал его сестре, сейчас у него всё хорошо, он упокоился, это тебе, твоей сестре и творим родителям и всем, кто его любил, придется страдать, и это была правда, хотя не то чтобы утешало. А на похоронах было очень много молодежи, и это было ужасно, вся эта молодежь, потому что она напоминала о том, что он тоже был молод, и хотя в этот день светило солнце, от этого было еще хуже. Яркое солнце, не по сезону, как и эта смерть.

Л. упала в обморок в аэропорту, когда узнала, что для ее брата больше ничего нельзя сделать и что он умер. Она упала, когда ее сестра покачала головой, сообщая, что нет. Она поняла по этому знаку, что ничего нельзя было сделать. С ней был друг, с которым я, к сожалению, больше не вижусь; к сожалению, потому что я его очень любила, а он меня, вероятно, нет, иначе бы мы виделись.

Это он отвез нас в аэропорт Шарль де Голль, а меня позднее в Брюссель, когда умер мой отец. В тот момент он еще был моим другом, другом, которого я про себя называла братом, моим старшим братом, потому что у нас было столько общего.

У нас до сих пор много общего, но он больше не хочет или не может быть моим другом, в любом случае больше не может быть рядом, и от этого у меня болит сердце, когда об этом думаю. К счастью, я думаю об этом редко, иначе бы у меня всё время болело сердце, а оно и так у меня часто болит и иногда меня достает, что оно так часто болит, – тогда я пытаюсь не думать о куче вещей, но это бесполезно, потому что у меня всё равно болит сердце, тогда я ложусь и засыпаю, я очень много сплю по жизни.

Иногда я сплю почти всё время, но это не страшно, потому что я очень люблю свою кровать, особенно парижскую, и брюссельскую тоже, нью-йоркскую чуть меньше, потому что она слишком мягкая, и у меня от нее болит спина, но, к счастью, сейчас один из моих учеников подогнал мне доски по размеру матраса, потому что после отъезда С. я столько времени провела в кровати и у меня так сильно болела спина, что однажды я убрала каркас кровати и положила матрас на пол, после этого спина стала болеть меньше, но матрас лежал так низко на полу, что мне стало трудно с него вставать, сама не знаю почему, кроме того каркас кровати мешал мне обходить матрас, то есть я могла пройти, но приходилось быть внимательной, потому что всё время больно стукалась ногами о каркас. Однажды пришла М. В итоге я воссоединилась с М. И мы снова стали близки. Словно никогда не расставались.

Она поставила каркас с другой стороны, я больше об него не спотыкалась, и я спросила себя, почему я сама до этого не додумалась, и сказала себе, ну конечно, я не могу придумать такое, потому что я непрактичная, разве что иногда.

Однажды мне довелось, когда мы с подругой остановились в номере мрачного отеля на берегу моря во Франции и обе не могли уснуть, потому что слив в бачке всё время тек, мне даже довелось открыть бачок сверху. Я сунула внутрь махровое полотенце, и, слава богу, после этого можно было спать, и моя подруга не могла поверить и всегда вспоминала о том, как я сумела хоть раз проявить практичность. И когда нам хотелось посмеяться, мы пересказывали друг другу эту историю, смеялись и говорили, какая практичность. Теперь мы вместе не смеемся, потому что обиделись друг на друга. Мы могли бы еще давно обидеться, особенно я на нее, по крайней мере, я так думаю; она наверняка думает иначе, но теперь это уже не моя проблема – ставить себя на ее место и думать о том, что она могла подумать, потому что мы уже поссорились и, думаю, это навсегда, по крайней мере, пока. И, странное дело, хотя у меня из-за стольких вещей болит сердце, из-за этой – нет: видимо, я и вправду на нее обиделась, и сейчас, когда мы больше не видимся, потому что обиделись друг на друга, я уже не обижаюсь, но это только потому, что мы больше не видимся, и она не дает мне новых поводов обижаться. Я так ее любила и больше не люблю, я так ее любила, она меня, вероятно, тоже, но как только появлялся кто-то еще, как только появлялся мужчина, я хочу сказать, любовь, которая у нее ко мне была, больше не имела значения, и я ее понимала, я тогда страдала молча, но так хорошо понимала, что не хотела показывать, что страдаю, я тогда столько улыбалась, что у меня щеки начинали болеть. Я делала вид, что всё хорошо, и она тоже. Но всё было плохо, по крайней мере, для меня, тогда я куда-нибудь уезжала или делала кучу вещей, например, фильм или что-то еще, что меня увлекало, и я переставала страдать. Я бывала так увлечена, что становилась счастливой, и это действительно было приятно,