так бывает не часто, но когда бывает, у меня чувство, как будто я летаю, парю над землей, и вдруг мне становится легко сходить в супермаркет.

Но самое худшее в моей подруге, в той, с которой мы поссорились, было то, что, как только мужчина пропадал по той или иной причине, она возвращалась ко мне и всё начиналось с начала, появлялся новый мужчина и всё повторялось: моя улыбка, от которой у меня болели щеки, всё начиналось с начала, и, конечно, я ее понимала, я всё очень хорошо понимала, так и должно было быть, всё повторялось, и я бралась что-нибудь делать, и жизнь снова становилась такой хорошей. А когда жизнь хорошая, не думаешь, что каждый день понемножку умираешь. Думаешь о том, что жизнь хорошая, что за прекрасная штука жизнь, и пользуешься этим, и тогда уже не спишь столько. Пользуешься и живешь. Всё годится для жизни, и любая ерунда смешит.

Теперь мы больше не в ссоре. К счастью. Я так давно ее знаю, мы вместе пускались во все тяжкие и не только, нельзя продолжать обижаться друг на друга, но это уже другое. Жаль этого, конечно, пара-другая мейлов – всё, что нам остается. Это уже немало, и, возможно, однажды мы снова увидимся, и всё будет как прежде.

Я должна была насторожиться, читая ее мейлы. С самого начала, еще до того, как что-то произошло, к юмору явно примешивалась ревность. Я замечала только юмор. Я ошибалась.

Я всегда скрывала свою ревность, когда она меня одолевала.

Всегда. И тем не менее у меня были причины, полно причин ревновать и страдать, но в мое время было принято молчать.

Например, чаще всего меня бросали ради мальчика, но потом возвращались, затем опять бросали, и я принимала это с улыбкой. Это было глупо, и до сих пор, вспоминая об этом, я говорю себе, что не надо было так делать. Не надо. Но это стало второй натурой.

Однажды я даже хотела покончить с собой, но с улыбкой на устах: главное, не забывать улыбаться, словно это жест без последствий. К счастью, последствий и вправду не было, потому что я выжила. Я до сих пор жива, несмотря ни на что, а ведь мне часто хотелось покончить с собой. Но я говорила себе, что я не могу так поступить со своей матерью. Потом, когда ее не станет.

Сегодня в дверь позвонили, еще нет девяти, я еще дремлю из-за разницы во времени, в конце концов, я только вернулась и никак не могла заснуть.

Сегодня воскресенье. Говорю себе, может быть, это С., но нет, это не может быть она. Не как тогда, когда она приезжала без предупреждения, а я этого не хотела.

Я почти раздета. Уже выпила кофе, ванна наполняется водой. Не буду отвечать. Еще раз звонят, спрашиваю, кто там, у меня не получается открыть дверь, снова спрашиваю, кто там. Женский голос отвечает, уничтожение насекомых. Говорю, всё в порядке. Думаю, завтра у меня будет нашествие тараканов. Ну и пусть.

Ну и пусть, ее всё равно нет, это мне они будут мешать, а до завтра еще нужно дожить.

Она оставила квартиру. После всего. Всё – это сотни мейлов с признаниями в любви, проектов, смеха и слез, с определенного момента преимущественно слез.

Я сказала себе, я ее больше не люблю, так будет лучше, и я начала ее бояться. Я сказала ей, что больше ее не люблю, она сказала, это невозможно. Я на нее посмотрела. Затем отвернулась. Когда мне говорили такие вещи, я верила. Она – нет.

Снова звонят в дверь. Открываю. Опять принесли подарок. Это действительно был лишний подарок. Я не стала спешить его открывать. Уже не помню, что это было.

Когда я спросила у сестры, какой подарок подарить племяннице на свадьбу, она сказала, дай денег. Я дала, думала, что много, но когда передавала сестре, поняла, что мало. Никогда не умела дарить подарки. Поэтому мне стало грустно и неуютно.

Я никогда не умела дарить подарки, и когда С. мне их дарила, я смотрела на них мельком или делала вид, что смотрела, чтобы доставить удовольствие С. Но на самом деле я их не видела.

Я вспоминала, что отец всегда дарил на свадьбы конверт с деньгами, и денег было меньше, чем у меня. Но это было так давно, и, возможно, что их было больше, кто знает.

После ее отъезда, когда я вернулась, я стала бродить по району.

Продавец сигарет спрашивал меня, где моя дочь.

Хозяйка, что случилось с С.?

Консьерж, где С. и собака?

Соседи-латиноамериканцы, а где С.?

Когда я не бродила по району, я не вставала с кровати. Принимала снотворное.

Не покупала еду, доедала то, что оставалось, макароны, рис, сначала с томатной пастой, потом без.

Нос у меня еще болел, по крайней мере, мне так казалось.

И говорила себе, так будет лучше, я ее не любила, мы причиняли друг другу боль. Но правда ли, что я ее не любила? Или что любила? Люблю ли? Я не знала. Как бы то ни было, я думала о ней. Особенно непроизвольно, когда мне попадалось что-то, что она купила, или когда я пила кофе из ее чашек.

Да, даже сегодня, спустя месяцы, вокруг меня полно вещей, которые она забыла положить в коробки. Светло-синяя футболка. Розовая футболка и кроссовки.

Ее брюки я носила, а потом быстро стирала. Не хватало только испортить ее брюки. Ей должно было их не хватать.

Вспоминаю, как однажды позвонила из Нью-Йорка в Брюссель матери, которая только что вернулась после месяцев, проведенных в Мексике, у нее был прилив жизненных сил, и она сказала, я снова ожила, ожила. Она почти кричала.

Я тоже почувствовала себя лучше, думала, что так хорошо приготовилась к ее смерти, приготовилась ничего не чувствовать, что, когда она мне это сказала, тяжесть, давившая мне на плечи, тяжесть в животе исчезли.

Я сказала себе, кого я обманываю.

На самом деле я была совершенно не готова.

Когда я вернулась в Париж, там тоже была куча вещей, оставленных С. Нужно было ей их отослать. Я написала ей на почту, что я в Париже, готовлюсь послать ей вещи, которые остались у меня. Вещей было предостаточно.

Я спрашивала себя, все ли она хотела забрать. На самом деле неважно, я упакую все.

Она написала, я хочу забрать все.