– Что ты собираешься делать? – спрашивает он.

Калле пробует пальцем лезвие.

– Хочу самолёт испортить, чтобы не смог взлететь. Саботаж устроить… Ничего другого голову не приходит.

– Не так уж и плохо, если учесть, что она у тебя слегка помята.

Калле, сбросив одежду, говорит:

– Через минуту-другую кричите что есть мочи, чтобы как-то отвлечь внимание пилота, – и, петляя среди елей, отправляется к причалу.

Пока Ева-Лотта и Андерс исполняют свой индейский клич, он бегом преодолевает оставшиеся несколько метров и соскальзывает в воду.

Калле правильно рассчитал – пилот пристально смотрит в сторону, откуда раздаётся вопль, и не замечает худенького мальчишку, молнией пролетевшего мимо него.

Калле бесшумно проплывает под причалом, как не раз уже делал это во время войны Роз. Он быстро достиг конца причала и очутился возле самолёта.

Он выглядывает из воды и через открытую дверь кабины видит пилота. Видит и профессора, более того – профессор видит его. Пилот упорно смотрит в сторону леса и ничего вокруг не замечает. Калле поднимает нож и делает им несколько выпадов, чтобы профессор понял его намерения.

Профессор понимает. Он понимает также, что нужно делать ему самому. Если Калле собирается с помощью этого ножа повредить самолёт, то он, несомненно, произведёт какой-то шум, и пилот его обязательно услышит. Если, конечно, его не отвлечёт другой шум, погромче, и с противоположной стороны.

И профессор решает обеспечить Калле этот шум. Он начинает горланить, скандалить и топать ногами. Пусть пилот думает, что он помешался, ведь, в сущности, то что он не свихнулся – настоящее чудо…

От дикого вопля своего пленника пилот испуганно вздрагивает – он никак этого не ожидал. И разозлился, потому что испугался.

– Заткнись! – кричит он с акцентом. По-шведски пилот говорит плохо, но понять можно. – Заткнись ты! – повторяет он, но из-за странного акцента это звучит вполне добродушно.

Но профессор неумолим, он кричит и топает пуще прежнего.

– Буду скандалить сколько захочу! – Ему даже приятно пошуметь некоторое время – хоть какое-то облегчение.

– Да заткнись ты! – говорит пилот. – А не то я тебе нос раскрашу.

Но профессор не унимается, а внизу, в воде, быстро и методично работает Калле. Прямо перед ним – понтон гидросамолёта. Раз за разом Калле пробивает его своим ножом. Он колет и бьёт, куда только может достать. Вода начинает просачиваться через множество мелких отверстий. Калле доволен своей работой.

«Вот так-то, вам бы сейчас очень пригодился непробиваемый лёгкий металл», – думает он, плывя обратно под причалом.

– Да заткнись ты! – опять говорит пилот вполне добродушно.

На этот раз профессор послушался его.

Вторник, первое августа, шесть часов утра. Солнце светит над островом Кальвён, море синеет, вереск цветёт, трава блестит от росы, Ева-Лотта стоит за кустом – ей дурно. Неужели всякий раз при воспоминании об этом утре её будет тошнить? Ни она и никто другой из тех, кто был здесь в это утро, не забудет его вовек.

Где-то в глубине леса прозвучал выстрел. Прозвучал громко и зловеще. Звук врезался в барабанные перепонки так мучительно чётко и остро, что Еву-Лотту затошнило, и она была вынуждена отойти подальше.

Ни Калле, ни Ева-Лотта, ни Андерс – никто из них не знал, куда попала пуля, но они знали, что там, в лесу, с жестоким вооружённым человеком находятся Расмус и Никке. И с этим ничего нельзя было поделать, оставалось только ждать, ждать и ждать. Пусть хоть что-нибудь произойдёт – что угодно, лишь бы не эта невыносимая более неизвестность. Ждать целую вечность! Так, пожалуй, и жизнь пройдёт. Неужели это никогда не кончится: раннее солнце над длинным причалом, гидросамолёт, покачивающийся на волнах, муравьи, атаковавшие камень за кустами, где Ева-Лотта лежит на животе и ждёт? А в лесу – тишина. Неужели теперь так всегда и будет?..

У Андерса хороший слух.

– Постойте-ка, я кое-что слышу. Похоже на моторную лодку, – говорит он.

Все замирают. Точно! Откуда-то издалека, с моря, доносится слабый стук мотора.

В пустынных шхерах, словно забытых и Богом и людьми, этот, едва уловимый шум, – первый звук, дошедший до них из внешнего мира. Они на острове уже пять дней, и за всё это время здесь не было ни души – не проплыла ни моторка, ни рыболовецкая лодка. Но сейчас где-то в заливе появилась моторная лодка. Куда она направляется? Кто знает?.. Здесь множество всяких бухточек и заливчиков – тысячи возможностей направиться совсем в другую сторону. Но если лодка плывёт к ним, можно ли выбежать на причал и крикнуть во всю мощь лёгких: «Сюда! Сюда! Пока не поздно!» А вдруг эта лодка с развесёлой компанией отдыхающих? Они приветливо помашут, смеясь, и промчатся мимо, не разобрав, в чём дело.

Напряжение нарастает, неизвестность становится всё мучительнее.

– Трудно будет остаться нормальными людьми после пережитого, – говорит Калле.

Но ребята его не слышат. Они вообще ничего не слышат, кроме этого треска с моря. А треск всё ближе и ближе. И они уже видят лодку – и не одну, а целых две! Их две!

Но вот из леса появляются люди. Это Петерс, а за ним по пятам следуют Блюм и Сванберг. Они бегут к самолёту, словно это вопрос жизни и смерти. Может быть, они тоже услышали шум моторов и испугались. Никке и Расмуса не видно. Не значит ли это, что… Нет, они не в силах даже подумать, что бы это значило. Они не спускают глаз с Петерса. Он уже у самолёта и залезает в кабину к профессору. Для Блюма и Сванберга, видно, там места не нашлось. Дети слышат, как Петерс кричит:

– Спрячьтесь пока в лесу! За вами прибудут вечером!

Пропеллер жужжит. Гидросамолёт начинает носиться по воде взад-вперёд. Калле закусывает губу – сейчас будет ясно, удался ли его саботаж.

Взад-вперёд, взад-вперёд по воде. Но самолёт не взлетает. Он тяжело кренится на левый борт и переворачивается.

– Ура! – кричит Калле, позабыв обо всём на свете. Но тут же вспоминает, что в самолёте профессор и, увидев, что самолёт тонет, не на шутку пугается.

– Бежим туда! – кричит он своим друзьям.

Они выскакивают из кустов – маленькое дикое войско, так долго сидевшее в засаде.

Самолёт затонул, его больше не видно. Но на воде показались люди. Ребята, волнуясь, посчитали. Всё в порядке – их трое.

Внезапно появляются моторки, о которых они почти позабыли. И, Пресвятой Моисей, кто это стоит на носу одной из них?

– Дядя Бьёрк! Дядя Бьёрк! Дядя Бьёрк!

– Ой, это ведь дядя Бьёрк! – всхлипывает Ева-Лотта. – Милый, дорогой, как хорошо, что он здесь…