Казалось, словно вместо сердца у нее образовалась черная дыра. Такая огромная, что смогла бы поглотить Землю. И эта рваная, уродливая пустота расползалась по телу, убивая Ники.

Девушка прикрыла глаза. Хотелось провалиться в беспамятство, забыться, не воспринимать этот мир. Но боль становилась только сильнее.

Ники рухнулась в кровать. Рыдания сотрясали ее тело, фоном слышались голоса родных. А потом – мгновенная боль от укола и долгожданная отключка.

– Пусть немного поспит, – ласково проговорила тетушка Веста.

Николета была ей благодарна за медицинскую помощь. В противном случае, ее психика не выдержала бы.

Или девушка уже сошла с ума? Да, вероятно так и есть.

* * *

Ники не хотела открывать глаза. Так и лежала, балансируя на грани сна и реальности. Там, в мягком обволакивающем дурмане ее ждал любимый человек. Улыбался ей. Говорил, как сильно любит. И какая она у него вредная и упрямая. Ники верила каждому слову, произнесенному с хрипотцой, вкрадчиво, завораживающе.

А здесь... Здесь ее ничего не привлекало. Больше – ничего.

– Я пирогов испекла, по бабушкиному рецепту, – тихий, ласковый, родной голос настойчиво тянул Ники обратно, в реальность.

Но даже забота и любовь родителей, родных, близких, не могли хоть на каплю заглушить ту боль, что уже больше месяца раздирала сердце, душу, сознание Николеты Самойловой.

Уже не Адамиди, да. Самойлова. Фамилия – это все, что осталось у нее от Яна.

Ники надеялась до последнего. Молилась всем богам. Умоляла высшие силы, судьбу, вселенную, только бы крохотная жизнь зародилась в ее теле. Но нет, «женские» дни наступили строго по графику, а Николета впала в глубокую депрессию.

Уже месяц со дня похорон Ники не выходила из своей комнаты. Лежала, бездумно глядя в потолок, в окно, в стену. Ей не хотелось говорить, думать, видеть улыбки близких. Она хотела утонуть в своем горе, хотела выть от раздирающей пустоты, которая с каждым вдохом только увеличивалась.

Адская боль. Такая, которую невозможно пережить.

– Я не хочу пирожков, мама, – не открывая глаз, произнесла Николета и отвернулась.

– Прав папа, тебе нравится себя жалеть, – упрямо расправив плечи, произнесла Элеонора Адамиди.

– Вам легко говорить! Папа жив, а у меня вместо Яна только чертово проклятье! – выкрикнула Ники с укором, упреком.

Мама поджала губы, глядя на дочь. А сердце разрывалось от боли за свою малышку. Невыносимо видеть, как страдает собственный ребенок. А еще тяжелее знать, что ничем не сможешь ему помочь.

Ники прикусила губу до крови. Зря она кричала на маму. Зря...

А слезы полились из глаз. Ники думала, что выплакала их все. Но нет, от соленых дорожек вмиг промокли щеки.

– Ма-а-а-м! Прости! Я совсем не то хотела... – захныкала Ники и тут же оказалась в ласковых материнских руках.

– Все хорошо, девочка моя, – ласково шептала Эля, баюкая Ники в своих руках.

Девушка горько рыдала, не заботясь о том, что слезы давно промочили блузку мамы. Не заботясь о том, как выглядит. Не заботясь о том, что все вокруг видят ее слабость.

Плевать на все. Только бы боль, сжигающая душу, хоть немного угасла

– Я не хотела в него влюбляться! Не хотела... – шептала Ники, рыдая навзрыд. – А теперь... теперь его... нет…

Мама слушала, все понимала, поддерживала своим теплом и заботой.

Сколько они вот так просидели – не важно. Но совсем не заметили, как в дверном проеме замер мужчина. Грозный и влиятельный Константин Адамиди смотрел на двух женщин, невероятно похожих и таких разных. Та, что принесла радость и любовь в его суровую реальность. Та, что оберегала и хранила его семейный очаг и его скупое на эмоции, но способное невероятно сильно любить, сердце.

И та, что заставляла гордится тем, что Костя – отец. Маленькая принцесса, его маленькая Ники. Крошка, но с пылким сердцем и крутым нравом. А сейчас его принцесса страдала.

А Самойлова хотелось откопать из могилы, вернее то, что от него осталось после взрыва, и пристрелить. Ну разве можно так мучить его, Константина, единственную дочь?!

Костя знал, что вопреки слухам, сердце у него все же есть. И принадлежит оно его семье. Адамиди мог бы совершить невероятное, отыскать любого человека, любой предмет, или сделать так, чтобы этот человек или предмет бесследно исчезли. Он мог сделать все, кроме одного: склеить разбитое сердце дочери. К сожалению, даже ему, всемогущему Адамиди, не под силу воскресить мертвого человека.

Константин бесшумно вышел из комнаты, спустился на первый этаж. Как раз наступило время ежедневного отчета. Парни должны были коротко доложить обо всем, что успели нарыть за сутки, да и обо всей обстановке в городе и за его пределами.

За минувший месяц изменилось многое. Влияния Адамиди хватило на то, чтобы договориться с «начальниками» организации, в которой состоял Ян, об отсутствии любых претензий к Самойлову. Человека больше нет, а, значит, и проблем. И, казалось бы, все стороны довольны исходом. Кроме одной: Ники.

Костя надеялся, что время если не излечит его малышку, то сделает боль терпимее. Оставалось только ждать.

14

– Улыбайся, завтра станет легче, – сиплое бормотание превращалось в мантру. Николета миллион раз повторяла забитую на подкорке фразу.

Становилось ли ей действительно легче? Девушка и сама не понимала. Но продолжала каждое утро уговаривать себя.

Пусть в груди по-прежнему камень, но у Ники есть семья, которая заботится о ней. Переживает.

Николета видела грусть и волнение в глазах матери. Видела, как хмурится отец, замечая темные круги под ее, Ники, глазами.

Потому в присутствии друзей и родни Ники научилась брать себя в руки, хотя бы не плакать ежесекундно, или не впадать в ступор. А вот наедине с самой собой... Николета не пыталась прятаться, плакала, часами напролет разговаривала с экраном мобильного телефона, на котором в качестве заставки была их с Яном свадебная фотография.

И по-прежнему, Николета не могла собрать и как-то организовать свою жизнь. Ничего не хотелось. Ни к чему не стремилась. Ничего. Пустота. И только натянутые улыбки на виду у родни.

Несколько раз Ники всерьез задумывалась о том, чтобы нарваться на неприятности, сесть пьяной за руль, прогуляться по крыше небоскреба... Да что угодно, только бы облегчить прожигавшую насквозь боль. Но ничего этого Ники не сделала. Не потому, что братья, сестры и вся родня неусыпно дежурили рядом. А просто потому, что не смогла