— У него в одной лапе половина черепа. А в другой — длинный острый камень, которым…

— Постой, постой, — прошипел Бонне, — кажется, я совершенно не хочу этого знать.

Мило решил не мучить его подробностями.

Тролль вернулся на свое место и склонился над пленниками. В одной лапе он все еще сжимал половинку черепа.

— Даже не думай, чудовище, если с головы моего брата упадет хоть один волосок, ты будешь иметь дело со мной, — прорычал Мило, хотя он понятия не имел, как можно придать своей угрозе вес, не говоря уже о том, как ее претворить в действие на практике.

Тролль злобно сверкнул на него глазами, затем опустил в половинку черепа другую лапу, а когда вынул ее снова, на пальцах у него была отвратительно пахнущая коричневая жидкость, каплями стекавшая внутрь черепа. Он протянул ее Мило, который с отвращением отодвинулся. Тролль вытер кашицу с пальцев о собственное лицо, а затем усмехнулся, подчеркнуто радостно.

— Думаю, он хочет тебе помочь, Бонне, — заявил Мило.

— Помочь в смысле помочь? Или помочь стать вкуснее? — неуверенно поинтересовался Бонне.

Тролль не стал дожидаться, пока пленники разберутся в его мотивах. Опустив лапу внутрь черепа, он набрал в ладонь вязкую жидкость и следующий миг она оказалась на лице Бонне.

— Пожалуйста, скажи мне, что это не вкусная пряная паста, — пролепетал тот, но дергаться не стал.

В мгновение ока лицо Бонне было обмазано целиком. Тролль швырнул опустевший череп через голову полурослика к остальным останкам и вернулся на свое место.

— Так приятно и прохладно, — удивленно поделился ощущениями Бонне. — Знаешь что, Мило? Думаю, это никакой не тролль.

— Тебе не кажется, что подобные выводы лучше предоставить тому, кто может видеть? — поинтересовался Мило. — Он сидит прямо напротив меня, и я даже не знаю, кем еще он может быть.

— Ты забыл, что тролли днем превращаются в камень? Насколько я помню, когда это напало на нас, был день…

— Я троллиха, — проворчало существо. — Меня зовут Ушма. Посмотри-ка сюда, думаю, у ваших женщин тоже есть такие титьки, — троллиха подхватила свои обвисшие груди, взвесила их в лапах. — Только тролли-воины превращаются в камень, чтобы кровь перестала кипеть, — пояснила Ушма. — Вот, смотри, у меня нет члена, чтобы делать детей.

— Цефея, благодарю тебя, что ты избавила меня от этого зрелища, — прохрипел Бонне, а смотревший во все глаза Мило тем временем мог убедиться, что Ушма говорит правду.

— Отдохните немного. Завтра поговорим.

Об отдыхе, конечно, нечего было и думать, но сейчас Бонне и Мило было достаточно того, что их оставили в покое. Опухоль на лице Бонне постепенно спадала, он снова смог видеть, и вернувшееся зрение дало ему новый повод прохныкать на протяжении всей оставшейся ночи.

Мило же размышлял о событиях минувшего дня. Что можно сделать, чтобы все снова стало хорошо? Неужели Цефея забыла, что нужно заботиться о маленьком народце? Она же лучше других должна знать, что полурослики не созданы для приключений. Прыжок с дерева в повозку с сеном, рискованный проход по канату над курятником или спуск в Стенающее ущелье — это и так больше, чем можно ожидать от большинства, но случившееся сегодня уже не приключение, какое-то злоключение. Пожалуй, оставалось лишь понадеяться на то, что будет не слишком больно.

Дорн сидел, прислонившись к стене, в проеме окна на втором этаже заброшенного здания, жевал кусок сала с мясной прослойкой и, прежде чем снова откусить кусочек, бросал взгляд на улицу. На юге и востоке над крышами вздымались столбы дыма, а улицы словно метлой вымело. Лишь немногие торговцы торопливо убирали обратно в магазины или в расположенные на севере склады товары, обычно выставленные на обозрение прохожим перед лавками в деревянных ящиках или на прилавках. Если бы небо не было таким ослепительно-синим, а ветер не был похож на слабое дуновение, Дорн списал бы все на приближающуюся грозу. Но сейчас стоял чудесный осенний день, и Дорн не знал, что и думать.

— Интересно, что там происходит? — огорченно прошептал он.

— Мы узнали бы, если бы ты не предпочел зарезать регорианина у всех на виду, — ответила Сенета, сидевшая прислонившись спиной к одной из голых стен и чинившая плащ. — И как ты думаешь, что нам теперь делать? Они будут охотиться на нас, пока не найдут и не насадят наши головы на Северные ворота. Я сомневаюсь, понимаешь ли ты, что натворил. Эти ребята не славятся тем, чтобы великодушно прощать смерть своего товарища. Но даже если бы воины так и поступили, то храмовые жрецы нас точно не забудут. В их глазах ты плюнул Регору прямо в лицо. Убить одного из воинов Регора — богохульство. Обычное убийство обычного человека со временем могло бы быть забыто. Но этого нам не простят до конца наших дней, и мне кажется, что этот конец не заставит ждать себя слишком долго.

— Это был несчастный случай, только и всего, — проворчал Дорн.

— Несчастный случай? — прошипела Сенета. — А мне-то показалось, что два тяжело вооруженных воина бросились друг на друга, а затем один из них подох в луже крови. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Дорн обмяк у своей стены, пряжки его кожаного доспеха царапнули обмазанную глиной стену, оставив на ней глубокие следы.

— Он бросился на тебя с обнаженным мечом. Ты была беспомощна, потому что собиралась сплести заклинание. Нужно было смотреть, как он тебя убьет?

— Потому что я хотела сплести заклинание, ты все видел, а значит, сам ответил на свой вопрос, — ответила Сенета. — Как ты думаешь, что я собиралась сделать? Может быть, отрастить заячьи уши, чтобы регориане не узнали меня? Если я произношу заклинание, на то есть причина. У меня все было под контролем.

Дорн знал, что это было не так, и по голосу Сенеты понял, что она сама сомневается в себе. Но если ее резкие слова помогут ей не скатиться в уныние, как тогда, когда ее вышвырнули из школы магов, то пусть так и будет. Шесть недель потребовалось ему, чтобы она снова начала разговаривать. Все это время она практически ничего не ела, даже сделать глоток воды — и то ее приходилось уговаривать. Еще одно подобное приключение им обоим не пережить.

— Мне очень жаль, — простонал Дорн. — Может быть, будет лучше, если каждый из нас пойдет своей дорогой. Я могу пойти к ним и взять всю вину на себя. Может быть, они проглотят это и больше не будут тебя искать.

Сенета закрыла лицо руками и негромко всхлипнула.

Дорн изучил ее уже слишком хорошо, чтобы не знать, что сейчас она проклинает свой собственный язык. Сенета была очень эмоциональной и не всегда имела в виду именно то, что говорила. Каждый раз, когда их отношения заходили в тупик, Дорн пытался спасти ситуацию, беря всю вину на себя. Но таким образом он тоже ступал на тонкий лед, поскольку его готовность к самопожертвованию сеяла в душе Сенеты очередные сомнения в себе.

— Я ведь люблю тебя, — всхлипнула она. — Я не могу жить без тебя. Ты так много для меня сделал, мы столько всего вместе пережили. Нам не раз казалось, что все — вот он, конец, но пока что мы вместе со всем справлялись. Неужели не справимся с этим?