Примечательно, что православный христианский монах Сульпи-ций Север особенно выделяет в качестве инородного тела, проникшего в Римскую империю, иудеев, «которые, как мы видим, живут среди нас, но наших обычаев не принимают.» Это же неприятие варварами «наших», т. е. римских, а если быть точнее — грекоримских обычаев (т. е. грекоримской, античной культуры), галлоримский хронист ставит в вину и всем прочим варварам, что, разумеется, не вполне справедливо и далеко не полностью соответствует действительности. После данной не совсем верной констатации, жалоба, или, говоря по-римски, ламентация Сульпиция достигает апогея в не лишенном мрачного пессимизма утверждении, что это — «последнее, о чем возвестил пророк».

Впрочем, для выражения апокалиптических настроений, распространившихся в связи с нашествием германцев на римскую Галлию, потребовалось не только ловкое перо бывшего юриста, но и поистине провидческая сила стихотворца-визионера. Этой силой оказался одарен епископ одного из многочисленных в Галлии городов под названием Августа (современного французского города Ош) Ориентий, или Ориенций, написавший, по прошествии всего нескольких лет после ужасов вандальского вторжения, в главном городе своей епархии (говоря по-гречески), или, говоря по-латыни, своего диоцеза:

«Все сущее устало ждет конца одряхлевшего мира, и уже истекает время, остающееся до наступления последнего дня. Взгляни, как быстро смерть покорила весь мир и какие сильные народы мощь войны повергла наземь». Особенно сильное впечатление на живущего в центре страны, далеко от опасных побережий, прелата производила вездесущность варваров, проникавших повсюду, и отсутствие защиты от безжалостных губителей: «Ни густой лес, ни непроходимость высоких гор, ни глубокие водовороты полноводных рек, ни неприступные крепости, ни города под защитой своих стен, ни безбрежное море, ни бесплодные пустыни, ни пещеры, ни гроты в глубине сумрачных ущелий не были способны удержать варварские орды…Везде, где они побывали, наши соотечественники лежали мертвыми, как корм для собак. Иным горящие дома стали кострами, лишившими их жизни. В деревнях и усадьбах, в сельской местности, на всех дорогах, во всех градах и весях царили смерть, страданье, истребление, поражение, пожары и печаль. Одним костром задымилась вся Галлия (вариант перевода: «Вся Галлия дымилась, как один сплошной костер…»). Или, по-латыни: «Морс, долор, эксцидиум, кальдес, инцендиа, луктус / Уно фумавит Галлиа тото рого.»

В этих звучных латинских стихах Ориенций возвестил всему цивилизованному (т. е. способному читать по-латыни) обитаемому миру о зверствах, творимых вандалами и их приспешниками…

Восточноримский историк Зосим(а) писал в своей «Новой истории» (греч. «Неа историа») о событиях 406 г. следующее:

Хронист Гидатий, или же Идаций, между прочим, утверждал, что в союзе варварских племен, опустошивших Галлию, до 418 г. ведущую роль играли не вандалы, а аланы.

Готоаланский историк Иордан утверждал в «Гетике», что вандалы не стали оставаться в Галлии из страха перед готами и потому направились в еще не тронутую варварскими нашествиями Испанию.

Однако величайший из позднеантичных христианских очевидцев и истолкователей варварского нашествия жил в описываемое время не в римской Галлии, а на побережье римской Африки. Это был кафолический епископ города Иппона Регия (исторического предшественника современной алжирской Аннабы) по имени Аврелий Августин. Придя, после безумств беспутной юности и увлечения дуалистическим ученьем манихеев, в полное отчаяние, этот получивший блестящее латинское образование отпрыск пунийской, т. е. происходившей от карфагенян (потомков финикийцев, некогда переселившихся в Северную Африку с территории современного Ливана) семьи осознал и осудил свои прежние заблуждения, принял, вместе со своим сыном святое крещение по православному обряду в городе Медиолане и стал в 396 г. главным душепастырем Иппона, прославившись в этом качестве на все времена. Августин, талантливый проповедник, в главном труде своей жизни — трактате «О Граде (Царстве, Государстве) Божием» (лат. «Де Цивитате Деи») сотворил, на месте обессилевшего земного Рима, новый, заоблачный, небесный Рим. Его ушей достигали, преодолев римское «наше» море, не только жалобные вопли христиан, вызванные страхом перед всеобщим Концом, ужасом перед заслуженной Карой, но и голоса недобитых язычников, утверждавших, что, если бы не христиане, Римская империя, воодушевленная древними богами и нравами предков — «мос майорум» — несомненно, нашла бы в себе силы одолеть всех и всяческих варваров.

Опровергнуть эти аргументы врагов Христа и Христианства было, с учетом обстоятельств, нелегко даже этому великому христианскому мыслителю. Но Августин подошел к вопросу дифференцированно. Проводя в своем опровержении четкое различие между варварами. Противопоставляя язычника-остгота Радагайса, уничтоженного со своей сотней тысяч нехристей-германцев, пришедших из Паннонии, магистром милитум Стилихоном в одном единственном сражении, христианину (хотя и арианину) Алариху, пусть даже овладевшему Римом на Тибре, но запретившему своим вестготам «со товарищи» грабить там церкви и убивать мирных горожан. Поскольку же Августин еще не знал, какую судьбу уготовали ему и его городу осадившие Иппон вандалы, он постарался дать (своему привычному) миру новую надежду с помощью искусного риторического приема, подчеркивая, что, хотя языческий Рим обречен на гибель, христианство все равно восторжествует. Он призывал не изумляться тому, что мир устал и состарился. Ибо мир подобен человеку, который рождается, растет и старится. Как в старости у человека умножаются недуги, так и в состарившемся мире множатся всяческие невзгоды. Разве не довольно того, что Бог послал в мир, достигший старческого возраста, Христа, дабы Он укрепил человека в пору всеобщей усталости? Августин призывал не прилепляться к дряхлому, старому, ветшающему миру, но омолодиться во Христе. Возможно Рим вовсе не обречен на гибель. Возможно, он будет лишь наказан, но не уничтожен. Если сотворит достойный плод покаяния. Блаженный Августин как бы резюмировал, или, если угодно, подытоживал все грозные события последних лет, призвав рассматривать происшедшее с высшей, метафизической точки зрения, подчеркивая несравнимость страданий века сего с будущим блаженством, уготованным всем истинно верующим. И потому призывал не мыслить плотски, на что нет времени. Ибо мир потрясен, христиане идут на смену ветхому Адаму, плоть будет угнетена. Но поскольку именно это угнетение плоти было наиболее ощутимым, весь «земной круг» (лат. Орбис террарум) средиземноморской Экумены теперь знал не только причину этого угнетения — злых, неразумных германцев, опустошивших Галлию. Но знал теперь и о существовании добрых, благоразумных германцев, пощадивших италийский Рим, хотя «Вечный Город» и пребывал в их полной власти. Аналогия с двумя евангельскими разбойниками — неразумным и благоразумным — была налицо. Добрые, благоразумные германцы ушли из Италии в южную Галлию, мирно завладев там римской Септиманией. А вот злые, неразумные германцы, даже придя в просторную Испанию, где с избытком хватило бы места всем желающим, и там все никак не могли успокоиться, неустанно поднимая меч друг на друга в борьбе за свежезавоеванные земли, вместо того, чтобы опять заняться земледелием и платить подати в имперскую казну, как подобает верноподданным «божественного» цезаря (став христианами, владыки «мировой» империи по-прежнему рассматривались как живые боги и порой, даже при жизни, изображались с нимбом вокруг головы). И, поскольку цивилизованный мир теперь знал о них достаточно, этот мир с живым и неподдельным интересом наблюдал за всем происходящим между свебами, вандалами и аланами. Бесчисленные истории и историйки об этих перипетиях давали многим позднеантичным авторам повод и пищу для размышлений, записываемых ими на пергамене или папирусе.