Ночью мне приснился Мендельсон в рваных штиблетах и в изумрудных сережках. В руке он держал засохшую розу.

— Миль пардон, мадам, — он шутовски поклонился. — По вашему велению, по моему хотению явился.

— И зачем ты мне такой босяк нужен, — спросила его я.

— Так ведь вы, Стефания, из меня давеча фарш намеревались сделать.

— Намеревалась, и что?

— Так вот он я! Фарш Мендельсона! Прошу любить и жаловать!

Я проснулась в холодном поту. Чем нелепей сон, тем большую смысловую нагрузку он несет. В любом случае упоминание фарша плюс рваные штиблеты — плохой знак. Я очень серьезно беспокоилась о родне: родственники не казали носа вот уже почти две недели. Случай небывалый и для нашей семьи совсем не характерный. Если принять во внимание недавние угрозы таинственного доктора Смерть, то и вызывающий серьезную тревогу. Может, он их всех давно украл? Или еще чего похуже? Тогда почему меня никто не беспокоит требованием о выкупе? Почему правоохранительные органы не стучат в мои двери новенькими кирзовыми сапогами? Почему я вдруг стала отрезанным ломтем, на который никто не разевает свой роток? Подытожив вопросы, я решила проникнуть на другую половину дома. Свежие разведданные еще никому не повредили.

Надев мягкие тапочки, проникла в стан врага через черный вход. Женские голоса на кухне мгновенно меня успокоили: не знаю, как дед с дядькой, но Клара, Соня и Ольга покамест живы и здоровы. А мужики… Мужики сами о себе позаботятся. Бабуля и тетка занимались приготовлением обеда. Ольга страдальчески грызла морковку (неужели села на диету) и активно участвовала в беседе старшего и среднего поколений.

— На свадьбу позовет Петрова и Сидорова, — бабуля ставила галочки в факсовой простыне. — Вот этого вычеркиваем. Он Эфке еще долг не отдал.

— Сидорова нужно обязательно позвать на свадьбу, пусть полюбуется на счастье своей жены, — кивнула Соня, очищая чеснок. — Оля, не чавкай и не хрумкай.

— А какое у меня будет платье? — спросила Ольга в перерыве между хрумканьем и чавканьем.

— Из подаренного ветром крепдешина, — не к месту процитировала Соня. — И когда ты только угомонишься? Федоров предложения тебе еще не сделала. Он до сих пор Эфку не может забыть.

— Забудет, куда денется, — отмахнулась Ольга. — А предложение должен вот-вот сделать. Его, по-моему, наша брачная контора своими рационализаторскими предложениями совсем доконала. Он даже от безысходности стал изучать историю свадеб на Руси. Представляете, оказывается. сто с лишним лет назад свадебные платья шили только из шелка, сатина, бархата и парчи. Это мне Федор Федорович рассказал. По ткани определяли, к какому сословию эта одежда относится: крестьянскому, дворянскому или царскому.

— Сто с лишним лет царей уже не было, — пробормотала Соня, запихивая куски мяса в мясорубку. — В любом случае в парче ты бы смотрелась не очень хорошо.

К счастью, Ольга не услышала ее слов, потому как продолжала взахлеб рассказывать байки от Федорова:

— Самые тяжелые времена для невест были во времена Елизаветы. Несмотря на то, что она забила нарядами все шкафы, императрица была весьма прижимистой, поэтому купцы, провали такни не ей, а придворным дамам. Елизавета очень злилась. И даже портила платья. А дамы долго плакали. Вот.

— Немного изменилось за века, — заметила бабушка, перекрикивая шум мясорубки. — Ты тоже, помнится, Эфкин деловой костюм чернилами облила.

— Я случайно, — стала оправдываться Ольга.

— Вот и Елизавета также говорила. Изрежет, бывало, платье фрейлине и плачет — случайно получилось, не досмотрела я, простите люди добрые! — судя по тону бабушки Ольга успела порядком ей надоесть. — И вообще, Оля, ты совершенно неправильно относишься к семейной жизни. Думаешь, наденешь фату, посетишь дворец бракосочетания и будет тебе сказка. Ан нет! Для семейной жизни ты пока не приспособлена. Между нами, девочками, ты вообще ни к чему не приспособлена. Тем более к супружеству. Жена должна обожать мужа. Раньше, в дореволюционной России, даже предмет такой в женских гимназиях был — обожание. Понимаешь? Обожанию учились. А ты?

— Я Федора Федоровича обожаю, — захрустела новой морковкой Ольга. — Вон даже худею ради него.

— Ты худеешь ради себя. Тебя уже полы с подогревом не выдерживают. Пар из половиц идет, когда ты проходишь, — саркастически отметила Соня.

— Девочки, только не ссорьтесь, — заметил дед, войдя на кухню. — Ссоры вредят пищеварению. Вкусно пахнет. Что готовим?

— Приворотное средство, — заявила Соня. — «Фарш Мендельсона» называется. — Будем угощать несговорчивых кандидатов. Не захотят — насильно в глотку запихнем. С подливкой должно легко пойти.

— А с водочкой еще лучше, — захихикал дед. — Попробуем на Федорове и Эфе.

— С Эфой нехорошо получилось, — вслед за дедом на кухне появился Фима. — Девочка в больницу попала, никто не пришел. Домой вернулась — никто не встретил. Будто нам до нее и дела нет.

Повисла гнетущая пауза.

— Мы были заняты, то собеседование, то знакомство, то знакомство, то собеседование, — начала оправдываться Соня. — Хотя… Ты прав, мы все виноваты. Забыли…

— Но она тоже хороша, — заявила Ольга, вгрызаясь в капустный лист. — Кто в прошлый раз воду отключил, когда я мылась? Эфа! Кто жениха у меня отбивал и продолжает отбивать? Эфа! Кто мужа увел? Опять Эфа!

— Оля, прекрати! — Фима оборвал Ольгу. — Тебя послушаешь, так Эфа виновата во всех смертных грехах. Зато мы белые и пушистые как ангелочки из божьего инкубатора. Постыдились бы! Девчонка чуть на тот свет не отправилась, а мы ей претензии морального порядка предъявляем. Наслушались инсинуаций Федорова, и в больницу не ногой. Мол, она нашу семью позорит.

Домочадцы молчали, однако мне стало понятно, кого стоит винить в их равнодушии. Не думала, что Федоров такой ханжа и ревнивец: с виду вполне положительный мужчина.

— Давайте сделаем Эфе подарок, — воодушевилась Клара. — Подарим ей любовных романов, цветы… Купим вина, тортик, и хором попросим прощения за доставленные неприятности.

— Не поймет, — Соня ловко лепила приворотные котлеты. — Не поймет и не простит. Я бы тоже не поняла. Мы ее бросили в самый тяжелый момент жизни. И поди объясни, почему бросили, если и сами толком не понимаем. Одним словом, бес попутал. Тоже мне, семья называется.

На этой трогательной ноте я тихо ретировалась. Если бы не тренинг, то я бы действительно всерьез и надолго обиделась на родню. Но истинная стерва не обижается, поэтому, когда притихшее семейство явится ко мне с извинениями, шампанским и тортиком, то встречу без упреков. Мол, с кем не бывает… Тем более, не только в Федорове дело. Клара и Карл, например, панически боятся больниц. Пациент, оказавшийся на больничной койке, для них перестает существовать. Уже потом они оправдываются, извиняются, пытаясь загладить свой проступок, и при этом испытывают чувство неловкости. Все понятно: налицо инстинкт самосохранения. Человек — разумное животное, и он старается оградить себя от неприятности и стресса. То же можно сказать и об Ольге с Фимой. Если они забудут, к примеру, поздравить кого-нибудь с днем рождения, то потом не станут общаться с именинником еще года два. Исключительно из чувства стыда и раскаяния. Про Ольгу вообще лучше умолчать: поступки данной особи не поддаются анализу. Либо не обращай на них внимания. либо принимай такими, какие они есть.