столбик. Потом смотрю – он всё так же стоит у воды и немного качается с пяток на носки.

А потом он повернулся и пошёл вверх, на тротуар. И дальше, дальше по набережной – идёт и идёт. Я за ним. Потеряется же – что будет делать?

Светит солнце в глаза, и я вижу только силуэт – болтающаяся походка, будто пьяный. И локоть руки – я знаю, он её поджимает, как лапку – запястье вверх, кисть болтается. Идёт, идёт – куда он идёт?!.

Я иду следом за ним, чтобы не потерять. Всё равно он не оглядывается, не увидит меня.

Навстречу старушка с собачками – маленькие, в пёстрых курточках, налетели на меня! Или я на них – словом, запутался в этих поводках, всего на пару секунд. Поднял глаза – где он? А, вот. Идёт, качается.

Я перешёл за ним дорогу – пришлось пропустить светофор, еле догнал! И только когда он свернул в переулок, где нет солнца, – только тут я увидел, что я иду за другим человеком. Это не он!

Я бросился назад, на набережную. Где он, где? Как я мог его потерять?!.

Бежать дальше по набережной? А вдруг он уже не там?..

Мне вдруг перестало хватать воздуха. Совсем. И ноги ослабли. Как он? Что будет, как его искать!

Я облокотился на парапет. Рядом лесенка, ещё один спуск к воде. Вдруг он там? Ну, ведь может же быть, что он там!

…Я побежал туда. И когда увидел его, даже не поверил. Он и правда спустился к воде, стоит себе. Смотрит. Нашёлся.

Мне вдруг до ужаса захотелось его столкнуть. Столкнуть, и всё!

«Поосторожней с ним», – сказала Т.

В голове у меня его музыка. А потом она переходит в музыку Моцарта, настоящего – Вольфганга Амадея, двадцать первый фортепианный концерт, вторая часть.

Нет, он так и будет тут качаться до вечера. Надо его вытаскивать.

– Лёва, не бойся, я здесь, – сказал я и стал спускаться к нему.

Он обернулся, сверкнул на меня глазами, как сумасшедший, и резко выставил вперёд руки.

* * *

Вода горяченная, как кипяток; обжёгся, вынырнул – дышу. Через несколько секунд понял – ледяная. Но жить можно. Ничего. Я стремительно тяжелею – водой наливается одежда, кроссовки… Я хорошо плаваю, но в одежде тяжело – надо же, как глубоко, дна не достать!

Он смотрит на меня сверху. И вдруг я понимаю – мне не выбраться. Я поставлю руку на ступеньки – а он стукнет меня пяткой.

Так-то. Моцарт отравит Сальери и будет жить дальше. Ну, то есть не отравит, а утопит. Ещё лучше.

Тьфу, ерунда какая – я подгребаю к берегу, пытаюсь найти ступеньки, как скользко! Не могу ухватиться. Он стоит и смотрит.

– Чего смотришь! Руку дай, идиот!..

Моцарт смотрит на меня. Это последнее, что я увижу в своей жизни, – огромный Моцарт, как памятник. Где же эти ступеньки, нет их, что ли! Только одна под водой, а дальше скользкий обрыв. Как глупо, я реально не могу выбраться!

…Вдруг он опускается на колени. И протягивает мне руку. Рука тёплая и крепкая, и он тащит меня, тащит.

Никогда не думал, что он такой сильный.

* * *

Стою на четвереньках, отфыркиваюсь, как собака. Меня трясёт. Вода льётся; я выжимаю куртку, выливаю из кроссовок – а остальное как? Зубы стучат – пытаюсь сжать их, и всё равно клацают.

– Что нам делать, что нам делать?.. – спрашивает Лёва.

– Звонить нашим.

Я стою ступенькой выше, с меня течёт. Хлопаю себя по карманам. Нет телефона! Неужели он утонул?

– У меня тоже нет. В рюкзаке остался, – говорит он.

Нет телефона. Вот мы влипли.

Лёва – я вдруг вижу – плачет. Слезами, как маленький. Значит, я старший, должен что-то придумать.

– Поехали обратно в гостиницу, на метро.

Сейчас посмотрю в навигаторе, как ехать. Тьфу! Навигатор же в телефоне тоже!

…Мы выбрались наверх, на тротуар. С меня так и льёт, у Лёвы мокрые колени. Рядом машины стоят, пробка перед светофором.

– Мальчики, что случилось? В воду упали? – приоткрылась дверь маленького жёлтого «Матиза». – Садитесь скорее!

– Я мокрый, залью вам всё, я не могу…

– Поэтому и садись! Бегом!

Я открываю заднюю дверь и вижу детское кресло. Впихиваю Лёву в машину и сажусь следом. Зажёгся зелёный, и наша спасительница жмёт на газ.

– Подрались, что ли?

– Нет, – говорю я. – Поскользнулся.

Лёва молчит. Будто не он меня спихнул в воду.

– Бывает… Куда едем, адрес?

Лёва говорит адрес. Вот башка у него, всё помнит!

– Ладно, недалеко… Вы братья? – вдруг спрашивает она.

– Да, – говорю я.

Лёва несколько секунд смотрит на меня и говорит:

– Нет.

Потом я пытаюсь рассказать, что мы здесь с классом на экскурсии, отстали от автобуса.

Она почти не слушает, звонит по телефону:

– Артём! Я задержусь, срочное дело. Поешь сам! Котлеты в холодильнике, в сковородке, только разогрей! Нет, нельзя холодное! Что, так трудно разогреть?!. Да скоро я, скоро!

Мне почему-то становится смешно. Хотя я сижу в луже, кажется, и Лёвка уже в луже – так с меня течёт, стараюсь только на сиденье детское не капать.

– Так вы приезжие? У вас учителя с ума сходят, искать вас будут! Вы им позвонили?

– Телефона нет…

– Та-ак. Значит, будут вас искать. В полицию пойдут. Меня найдут, решат, что я украла детей.

– Не найдут, – говорит Лёва.

Она начинает смеяться. А потом говорит серьёзно:

– В гостинице сразу скажите: будут звонить – вы здесь! Чтобы не волновались.

Я киваю. А потом спрашиваю:

– У вас двое детей?

– Почему ты так решил?

– Ну, Артёму вы звонили, и ещё кресло…

– Четверо.

– Ничего себе!

– Ой, поворот пропустила!

Она судорожно тычет в навигатор, не сбавляя скорости. Я решаю её не отвлекать.

Она и музыку выключила, вернее, убрала звук. На экране проигрывателя слово «Fragile». Значит – хрупкое. Я знаю эту песню, её Стинг поёт. «How fragile we are».

Мы молчим, только Лёвка мычит. И я вдруг обнаруживаю, что моя злость на него прошла. Абсолютно. Меня даже не раздражает его пение. Он просто испуганный ребёнок, и всё.

Он… он хрупкий. Ведь если бы он остался один, в чужом городе – испугался бы. Вдруг в нём бы что-то сломалось? Внутри?

…Лида как-то мне рассказала такую притчу: один человек умер и спрашивает у Бога: зачем я жил? В чём было моё предназначение? А Бог ему отвечает: помнишь, вы у Петрова день рожденья отмечали, и тебя попросили соль