Пылал костер, — его подпитывали сломанными ящиками и толстенными сучьями. Ввысь взлетали облака искр, гомонили голоса, и с далекого неба на земную равнину удивленно взирала полная луна. А может, и не луна это была, а аккуратно высверленная лунка посреди темного небесного льда. И кто-то посматривал через нее на нас всех устроившихся кружком возле донного костра.

Вообще-то под лед я никогда не ныряла, но что-то похожее не раз видела во снах. Не самые приятные, надо признать, были сны. Воздуха нет, нужно срочно всплывать, но вместо полыньи — надо мной только крохотная лунка. А потом вплотную подступало удушье, и я в ужасе просыпалась. Сейчас же и проснуться было невозможно. Огонь трескуче пережевывал полешки, теплый ветерок разглаживал лица, глаза сидящих мечтательно поблескивали, и тем не менее это был все тот же невеселый сон. Мы с Глебушкой сидели на далеком дне подо льдом, и вместо семьи нам предлагалась шумная компания — с костром, с угощением и разговорами. Конечно, они были славными — эти студенты с археологического, но нам-то хотелось совсем другого.

— …Уже бог знает сколько времени, ученые спорят о самых элементарных вещах, — рассказывал между тем бородатый дед. — Что там клинки, стрелы, украшения — мы даже о мерах длины не можем договориться, о той же географии древних.

— О географии? — удивился кто-то из студентов. — Это еще почему?

— Да потому что греки, заселившие Средиземное, Черное и Азовское моря, все измеряли стадиями. В своих компасных картах — портоланах и в описаниях, называемых периплами, они использовали именно эту меру.

— По-моему, про стадии все как раз известно. 178 метров — вроде бы так, — подал голос эрудированный Анциферов.

— А вот и нет, молодой человек! — парировал профессор, и борода его азартно подпрыгнула на груди. — Единого мнения в среде ученых долго не было. Кое-кто полагал, что стадия составляет 197 метров, другие называли числа 178, 184 и 200 метров. И только после многолетних диспутов наконец утвердились на 157 метрах, хотя не факт, что и это число окончательное.

— Вот те на! — присвистнул сосед Романа.

— Дальше еще веселее! — продолжал дед. — Определились со стадией, стали восполнять пробелы в картографии, и тут же выявилась новая загвоздка. Оказывается, в античные времена уровень Черного моря был почти на пять метров ниже современного.

— Пять метров? Это ж несерьезно! У него два кэмэ глубина.

— Правильно, глубина основательная, но дело не в ней, а в картах. Представьте себе, что море мелеет на пять метров и отступает от берега. Это какие же площади окажутся на суше и как изменится общая картина побережий!

Студенты переглянулись.

— Получается, что вся прибрежная зона сегодня затоплена?

— Именно! — профессорская борода победно дрогнула. — И значит, что под водой сегодня находится большая часть античных поселений, и это, друзья мои, существенный удар по всей нашей науке. Можно сказать, теоретический нокдаун. Поскольку море куда безжалостнее, чем суша. Что не растворяет соленая вода, а она, доложу я вам, даже с нефтью справляется! Так вот, то уничтожают многочисленные штормы.

— Да уж… — вздохнула одна из студенток.

— Вот-вот! Огромные волны беспрестанно перемешивают пески и камни, и те, подобно жерновам, перемалывают в пыль строения, корабли, глиняную посуду, бесценный фарфор. Даже посуда из крепчайшего диорита — и та не выдерживает. — Глаза бородатого профессора загадочно блеснули. — Между прочим, многие всерьез полагают, что на диорите вырезали еще атланты. Поскольку даже современные технологии не позволяют изготовлять столь искусную посуду…

Представив себе десятки погибающих на дне поселений, я поежилась. Поняв это по-своему, Роман тотчас накинул на меня свою куртку. Куртка оказалась такой огромной, что разом накрыла меня и Глебушку. Здесь, у костра, нам было совсем не холодно, однако чувствовать заботу Романа было все равно приятно. Он и руку не спешил убирать — обнимал и словно согревал дополнительно. Даже Глебушка не протестовал.

— Попробуй, — Роман протянул мне огромную кружку. — Сразу станет лучше.

— Что это?

— Чай, конечно. Только наш особый — археологический, — шепнул он с загадочным видом.

Чай мы уже пили, но «особый археологический» меня заинтересовал. Взяв кружку, я отважно хлебнула, и жаркая волна омыла меня с головой.

— Ничего себе — археологический!

— Зато согреешься.

Он был прав. Одного глотка хватило, чтобы пожар, зажегшись где-то в районе желудка, пошел распространяться по всему телу. Мне стало уютно и хорошо. Я даже обняла Глебушку покрепче.

А студенты уже заговорили про Аджимушкайские катакомбы, про партизан, прятавшихся в пещерах, вспоминали древнюю Ольвию. А потом разговор перескочил на ацтеков с майя, и все немедленно принялись кричать о том, что даже самые мудрые цивилизации давали маху, не чураясь человеческих жертвоприношений. Студенты с азартом крыли кровожадных жрецов, поносили «палачей» распоследними словами, а профессор хмыкал в свою бородищу и атаковал в ответ еще более жуткими фактами уже из современной истории, когда люди миллионами гибли во времена колонизаций и мировых войн.

— А Первая мировая война? А Вторая? Вспомните количество жертв! А что вытворяли армии цивилизованных стран до этих войн в Индии, в Китае, на Ближнем Востоке? Нет, братцы гуманитарии, все намного сложнее! И прогресс наш, увы, исключительно прикладной. Боюсь, Интернет и тотальная сотовая телефония не исправят положения. Поскольку не в том направлении мы движемся, ребятки.

— Значит, вы за жертвоприношения?

— Да нет, я о другом… Не спорю, во времена древних майя имелись свои жестокие перегибы. Но даже те возмущающие вас жертвы приносились во имя плодородия, во имя мира и милости богов, — сегодняшние войны порождает одна лишь безграничная человеческая жадность. Из-за воды и нефти мы готовы нарушать границы и разжигать жутчайшей силы конфликты. Вот и решайте сами, что же в итоге страшнее…

И снова сидящие у костра принимались спорить — о Наполеоне и Кортесе, о Гарибальди и Че Геваре. Вспоминали совсем уж незнакомые мне имена, склоняя какого-то Пол Пота и диктатора Хусейна, семейство Борджиа и художника Бенвенуто Челлини. Все это нам с Глебушкой было малопонятно, но мы все равно слушали, затаив дыхание, переводя глаза с одного говорящего на другого. А когда появилась на свет гитара, а за ней и вторая, мир окончательно преобразился. Пространство и время пропали, мы очутились в удивительной капсуле, где ничего, кроме музыки и нашей, пляшущей от огненных язычков поляны, не существовало.

Это пел Роман. Сильные пальцы его ловко скакали по струнам, сосед Романа ему подыгрывал. Ничего удивительного, что во взглядах, обращенных к поющему, светилось немое обожание. Особенно у одной загорелой девицы — с васильковыми глазами и светлыми косичками. Последнему ослу было ясно, какие чувства она питает к Роману. Днем, вероятно, маскировалась, как хамелеон, а теперь не находила в себе сил притворяться. Хлопала своими симпатичными васильками и даже рот приоткрыла. Верно, и я глядела на Романа с таким же глуповатым видом, потому что пару раз поймала на себе осуждающий взор Анциферова. Но мне было не до Витьки. Напряжение последних дней, наконец-то, спало. Перезвон гитар сам по себе наполнял необъяснимой силой, еще и «чай археологический» подействовал. А от песен у меня просто начинало кружить голову. Оно и понятно! Это вам не плеер с наушниками и не забитое нудными диджеями радио, — слушать живой голос было во сто крат лучше! И конечно, в такую минуту Романа невозможно было не любить.