- Опять за свое! Что дальше?

- Дальше... все.

- Как все?

- Ничего не разобрать. - Глеб показал ему красное пятно, растекшееся на пергаменте.

- Как будто кровь... Неужели нельзя прочитать?

- Только отдельные слова. "Спиритус" - дух... "игнорамус эт игнорабимус" - не знаем и не узнаем... "арбитрум либерум" - свободное решение...

- А вот здесь, внизу? - Коста ткнул пальцем в две чудом сохранившиеся строчки, которыми заканчивался текст.

- "То, к чему я прикоснулся, это... мундус сенсибилис... мир, воспринимаемый чувствами, а не рассудком. Но я готов сделать еще один шаг, и, возможно, тогда передо мною откроется..."

Текст обрывался на середине предложения. Глеб свернул отсыревший пергамент и положил его рядом с черепом незнакомца.

- Эти мне ученые... - проворчал Коста и залпом допил воду из кубка. Ты что-нибудь понял?

- Понял, - ответил Глеб, и ему показалось, что пещера чутко прислушивается к их разговору. - Понял, что ничего хорошего нас не ждет.

- Тебе страшно?

- Мне? - Глеб пожал плечами. - Теперь не до страха. Надо думать, как выкручиваться.

- А мне интересно! - сказал Коста, блеснув глазами. - Хорошо бы попробовать этот мундус... как там дальше?

- Мундус сенсибилис. Чувственный мир.

- Хорошо бы попробовать этот мир на прочность.

- Булавой?

- Если понадобится, то и булавой. Оружие, кстати, я сберег.

Меч и булава - это было единственное, что осталось у них после крушения. Глеб снова перевел взгляд на череп Харальда.

- Отчего он умер?

- Камень. - Коста указал на треугольную дырку в макушке.

- Обвал?

- Наверняка. Земля тут, судя по всему, трясется частенько. Погляди, сколько обломков.

Пол пещеры был усыпан крупными и мелкими камнями, а на потолке, там, где плясали огненные блики, тонкой сеткой обозначились трещины. Глеб посмотрел в темноту.

- Пещера большая?

- В длину шагов пятьдесят. Дальше тупик.

Коста бросил в костер последнюю деревяшку, сказал озабоченно:

- Надо идти, искать хворост. Без огня окочуримся - это как пить дать.

- Пойдем вместе.

- С ума сошел! В одном сапоге?

Глеб посмотрел на свои ноги, на жалкое одеяние и понял, что Коста прав.

- Но как же... Что же мне, век в этой дыре торчать?

- Век не век, а посидеть придется. Я схожу за дровами и посмотрю заодно, нет ли здесь какой живности. А то от голода брюхо сводит.

Они не ели уже двое суток - с тех пор, как на ушкуе кончился последний сухарь. Но Глеб, в отличие от Косты, не страдал от голода - тело наполнилось теплой истомой, хотелось заснуть и больше не просыпаться. Отгоняя дрему, он провел рукой по влажной стене.

- А как же Пяйвий?

- Ему-то что - он дома. Если жив, рано или поздно отыщется. Давай думать о себе.

- Мы ведь так и не узнали, для чего он нас призвал.

- Узнаем! Должна же быть в этой глуши хоть одна живая душа.

- А вдруг мы попали в царство теней? Спиритус...

- С тенями, положим, тоже можно ладить. Но думается мне, что, кроме теней, тут есть и люди. Или Пяйвий тоже спиритус?

Не дождавшись ответа, Коста ушел за водой. Вернулся, поставил наполненный кубок в середину очага.

- Не переживай. Вот выберемся...

- Когда?

- Как распогодится, сплету тебе лапти и пойдем. Глеб представил себя в лаптях и не удержался от улыбки.

- А одежда? Тут без шубы делать нечего.

- Что-нибудь придумаем.

Коста засобирался: прицепил к поясу булаву, проверил, на месте ли нож.

- Я ненадолго. Жди.

- Может, возьмешь меч?

- Отбиваться от теней?

- Не только...

- Нет уж, мне с этой штукой, - он тронул булаву, - сподручнее. А меч ты лучше положи рядом с собой и будь начеку. Всякое может статься...

С этими словами Коста пригнулся и вышел из пещеры. Глеб остался один на один с догорающим костром.

"Спасайся... ибо здесь ты встретишь то, что не могло возникнуть даже в самом богатом воображении... Я прикоснулся к миру, воспринимаемому чувствами, а не рассудком..."

Глеб заставил себя оторвать взгляд от огня и медленно поднялся. В пещере царило безмолвие, если не считать звука падающих капель. Завывания ветра, доносившиеся снаружи, становились все глуше и глуше - метель утихала.

С обнаженным мечом в правой руке и с горящей головней в левой Глеб пошел в глубину пещеры. Шел осторожно, почти крался. Под ногами поскрипывали мелкие камешки. Пламя на обугленном конце головни колебалось, и на потрескавшемся своде дрожали желтые тени.

"Мне и далее придется объяснять неясное через неясное, поскольку моя речь слишком скудна, чтобы в полной мере описать увиденное... Я прикоснулся к миру, воспринимаемому чувствами... Я готов сделать еще один шаг, и, возможно, тогда передо мною откроется..."

Глеб сделал еще несколько шагов и уперся в тупик, о котором говорил Коста. Но это был не просто тупик - это было нагромождение камней. Очевидно, когда-то пещера простиралась вглубь гораздо дальше, но подземный толчок обрушил часть свода, и образовался непроходимый завал. Глеб постоял возле него и повернул обратно.

Из головы не шли слова Харальда. "Здесь ты встретишь то, что не могло возникнуть даже в самом богатом воображении... И если ты никогда не испытывал страха - испытаешь... и если верил в собственные силы - разуверишься..."

Вдруг его внимание привлекла одна из стен. Он подошел к ней и осветил головней пространство длиною в три-четыре сажени и высотой в человеческий рост, испещренное загадочными рисунками. Они были нанесены на шероховатую поверхность какой-то бурой краской, которую не могла смыть даже струившаяся из-под потолка вода. Сперва Глеб подумал, что перед ним цельная картина, но, приглядевшись, понял, что рисунки сделаны разными людьми и каждый из них надо рассматривать в отдельности.

Вот сцена охоты: человек, стоящий на лыжах, мечет стрелы в белок, которые сидят на дереве. Вот странная упряжка: олень мчит по сугробам остроносую лодку. Вот изображение битвы: маленькие воины тычут друг в друга длинными копьями... "Что ж, как сказал великий Сенека, вивере милитаре эст... жить - значит бороться..." Вот женщина, только что родившая младенца, но этот младенец почему-то похож на олененка, а рядом с ними - взрослый олень с человечьей головой.

Глеб поднес головню к последнему рисунку и невольно отшатнулся - на него смотрело лицо Алая!.. нет, не Алая, а того безобразного старца, в которого он превратился после гибели и которого Пяйвий назвал Аксаном. Здесь, на этом рисунке, он был одет в длиннополую шубу и держал в руках что-то непонятное большой круг и какой-то предмет, похожий на молоток.