Никакого беспокойства, никакой тревогиневозможно было прочитать на ее лице. Да, Медузия умела держать себя. Казалось,вспыхни сейчас в Зале Двух Стихий пламя или прорвись из-под мозаичного полалегионы нежити, Медузия сперва аккуратно доест мясо, затем тщательно свернетсалфетку, отодвинет стул и лишь затем вступит в бой.

Но Таню было уже непросто обмануть. Она вновь,как и тогда, в подвале, у ниши с копилкой Древнира, ощутила, что сквозьпанцирный учительский облик все явственнее проглядывают живые люди с ихслабостями. Она не могла не видеть, что с каждым днем пропасть междуаспирантами и преподавателями, казавшаяся прежде непреодолимой, становится всеуже, в то время как пропасть между аспирантами и учениками, напротив, растет.Тане сложнее уже было понимать шумливых десятилеток, поднимавших воробьиныйгвалт из-за всякого пустяка, вроде маннокашной скатерти или переставленнойлекции, чем преподавателей, которые становились ей все ближе и понятнее.

Корабль времени все дальше отходил от пристанидетства, унося ее. И вот она стоит наверху, на палубе, и смотрит на полоскуводы, которая становится все шире. Хочется закричать, броситься в воду и вплавьвернуться на берег, но лишь одна мысль удерживает: «А кто сказал, что там,дальше, на другом берегу, будет хуже?»

Неугомонный Ягун хохмил над НедолеченнойДамой, подбивая ее заказать в он-лайн-магазине гроб с иллюминатором иэлектрическим звонком. Дама, явившаяся к обеду в темной вуали и ронявшая кислыеслезы в тарелки первокурсникам, таинственно отмалчивалась. Она была какблоковская незнакомка: любила шастать по злачным местам, но не вступала вразговоры с подозрительной публикой. Все же заметно было, что оназаинтригована. К гробам Дама испытывала непреодолимую слабость, необъяснимуюдля существа, которому и хоронить уже было нечего.

– А куда делся Тарарах? – внезапноспросил Ягун, оставляя Недолеченную Даму в покое.

– Как куда? – не поняла Таня.

– Ну, его ни за завтраком не было, ни вчера заужином. Довольно смело для мужчины во цвете лет, богатырского телосложения. Посебе знаю, – заявил Ягун, всякий разговор умевший вырулить на себя.

– Он не простужен, нет? – озаботиласьТаня.

Ягун едва не поперхнулся от смеха.

– Тарарах-то? Да начхать питекантропам на всеинфлюэнцы с самой насморочной точки зрения! Максимум у них случится остраядискуссия с саблезубым тигром на тему, кто первый обнаружил удачную пещеру.

За отсутствием других вариантов Таня решила,что Тарарах не приходит, потому что у него много пациентов. Или, что тоже вероятно,подобралась такая звериная компашка, которую невозможно оставить без присмотра,чтобы кто-нибудь кого-нибудь не употребил в пищу. Тане вспомнилась известнаялогическая загадка про волка, козу и капусту, которых мужику нужно перевезти влодке на другой берег реки так, чтобы волк не съел козу, а коза – капусту. Ну ав лодку, разумеется, можно погрузить только кого-то одного.

Зная, что к еде питекантроп подходит серьезнои не любит размениваться на всякие супчики, блинчики и бульончики, онавыпросила у молодцев из ларца внушительных размеров окорок и сразу после обедапонесла его Тарараху.

* * *

К ее удивлению, дверь Тарараха оказаласьзапертой. Тане это не понравилось. Обычно Тарарах не стремился к одиночеству.Руки у Тани были заняты окороком. Она повернулась и принялась стучать в дверьпяткой. Тарарах не открывал, хотя Таня и ощущала, что он стоит совсем близко исопит.

– Что ты пыхтишь, как старая бабулька,боящаяся почтальона? – не выдержала Таня.

Несмотря на громадную, четырехзначным числомвыражавшуюся разницу в возрасте, с Тарарахом невозможно было общаться на «вы».По его собственному уверению, в пещерные времена «вы» не употреблялось. Чаще«ты» или «эй, ты!» Причем нередко после очередного «эй, ты!», прозвучавшего где-нибудьв засаде у оленьего водопоя, один из собеседников отправлялся туда, куда Макармамонтов не гонял.

За дверью обиженно завозились. Тарарах понял,что таиться бесполезно.

– Кто там?

– Да я это! Я! – с гневом крикнула Таня.

Тарарах наконец узнал ее, открыл и просунул вщель голову, будто желал убедиться, что Таня одна.

– Привет! – сказал он, настороженноозирая коридор за ее спиной.

– Здрасьте!

– Ты одна?

– Она под моей охраной! В нашей семье девушкиодни не ходят! – проскрипел перстень Феофила Гроттера.

Таня сунула руку в карман в надежде, что втемноте старик быстрее заснет.

– Я принесла окорок. Ягун решил, что тывознамерился уморить себе голодом, – сказала она питекантропу.

Тарарах голодными глазами уставился на окороки за рукав втянул Таню в берлогу.

Пахло в берлоге как в прицепе бродячего цирка.У камина валялась задняя нога вепря. Другая нога, обглоданная, торчала изклетки с хищниками. Все свидетельствовало о том, что безнадежными больнымидалекий от сантиментов Тарарах кормил тех, что шли на поправку.

Выли в вольере волки-альбиносы, покусанныеоборотнем и находившиеся под карантинным наблюдением. Страдая от блох и дурногопищеварения, грузно ворочался в массивной клетке тонкий и изящный принц,некогда превращенный колдуньей в медведя.

Для обратного превращения медведя в принцатребовалось, чтобы одна из потомственных принцесс, всерьез озабоченная идеейдинастийного брака, провела с ним в клетке три дня и три ночи. Желающие, как нистранно, изредка встречались, но сложность состояла в том, что от берложногообраза жизни характер юного принца стремительно портился. И сейчас, еслиприглядеться, в углу клетки можно было разглядеть пару характерных, истинноцарственных женских черепов. Принц, похоже, пытался остаться холостяком.

Питекантроп с усилием задвинул засов и, точноне доверяя ему, мнительно подергал дверь.

– Сарданапал знает, что ты здесь? –спросил он.

– Нет.

– А Медузия?

– Тоже нет.

– Ты уверена?

– Да что с тобой такое? К тебе уже нельзяпойти, не предупредив Медузию? – не выдержала Таня.

Лицо Тарараха пошло пятнами, вроде тех, чтобывают на дозревающем в ящике краснодарском помидоре.

– Да нет. Только тут такая штука! Я вроде какзадумал посидеть немного один, обмыслить кой-чего… Так что ты это, Танюха, необижайся… когда надо будет, я позову, не подумай чего… – забормотал он.