Ярким осенним утром, когда все в мире выглядело пронзительнои до безобразия счастливым, а листва на деревьях сияла, словно была облитасусальным золотом, из подъезда многоэтажного дома на Рублевском шоссе вышелвысокий сутулый человек в сером пальто.

Звали его Герман Дурнев, он был директором фирмы «Носкисеконд-хенд» и отцом годовалой дочери Пипы (сокращенно от Пенелопа).

Остановившись под козырьком подъезда, Дурнев неодобрительноогляделся. Солнце, чья округлая физиономия была плоской как блин, нежилось насоседней крыше, будто ленясь и соображая, стоит ли ему восходить дальше или итак сойдет. На куче листьев недалеко от подъезда полулежала женщина в оранжевомкомбинезоне и смотрела в открытый люк. Профиль у нее был правильный, греческихочертаний, а медно-рыжие волосы топорщились так, что невольно заставляливспомнить о змеях. В люке кто-то бурно возился и громыхал. Надутые воробьиклевали что-то на асфальте, бойко, словно резиновые мячи, отскакивая отпрохожих.

Из окон и подвалов, с площадей и куцых скверов, с крондеревьев и неба, увешанного мочалками туч, из кошачьих глаз и из женскихсумочек, из выхлопных труб автомобилей, с магазинных ценников и все ещеобгоревших носов дачников – отовсюду, потирая желтые морковные ладони, гляделсовсем юный, недавно родившийся октябрь.

Но Герману Дурневу до всей этой красоты не было никакогодела. Погода и вообще природа интересовали его лишь настолько, чтобыопределиться, не взять ли с собой зонтик или не пора ли поставить на автомобильзимнюю резину с шипами.

Он посмотрел на часы и достал коробочку с гомеопатией.

– Хамство какое-то это солнце! Раз, два... И недоплюнешь ведь до него... Хоть бы оно вообще потухло... Разве в такой день укого-нибудь может быть рабочий настрой? Пять, шесть... Рано или поздно у меняточно будет язва... Или уже есть... Семь... – пробормотал он, отсчитываяшарики и помещая их себе под язык.

Когда шарики рассосались, Дурнев хорошо задумался и сказалсебе:

– Ну вот, теперь я точно доживу до обеда, если отнового мозольного пластыря у меня не случится заражения крови.

Разумеется, Дурнев и не подозревал, что за ним наблюдают.Большая отвратительного вида птица – хмурая, взъерошенная, с длинной облезшейшеей, на которой почти не было перьев, наблюдала за ним с козырька подъезда. Вклюве птица держала вырезанную из журнала фотографию, с которой смотрел... да,это был он самый – Герман Дурнев, снятый вместе с женой Нинелью и дочерью Пипойна выставке «Международные подтяжки» на ВВЦ.

Изредка птица опускала фотографию на жестяной лист ипринималась въедливо сравнивать настоящего Дурнева с фотографией. При этом изклюва на снимок капали отвратительные зеленоватые комки слизи.

Можно себе представить, как поразился бы Дурнев, если быслучайно поднял голову и взглянул, кто сидит на козырьке подъезда. ОднакоГерман Никитич был не из тех, кто обращает внимание на птиц, если, разумеется,это не вареная курица, лежащая перед ним на тарелке. К тому же в данный моментизворотливый ум руководителя фирмы «Носки секонд-хенд» был занят решениемвопроса, как растаможить два вагона использованных носовых платков под видомтоваров для детей.

Дурнев спустился с крыльца и, наступив на восхитительнояркий желтый лист, несколько раз с явным удовольствием повернулся на каблуке.Сделав это, он уже совершенно равнодушно миновал множество других листьев и селв новую черную машину. Машина зафырчала и тронулась. Птица с голой шеей тяжелосорвалась с козырька и полетела следом за машиной, явно не собираясь терять ееиз виду.

* * *

Сидящая на газоне женщина, о которой Дурнев мельком подумалкак о ремонтнице, проводила птицу пронзительным взглядом и пробормотала себепод нос:

– Хотела бы я знать, что тут делает Мертвый Гриф?Последний раз я встречала его, когда спускали на воду «Титаник». Не помню, чтотам случилось с этим пароходом, но наверняка были какие-то неприятности.

Она вскинула руку, на среднем пальце которой было сверкающеекольцо, и негромко шепнула:

– Искрис фронтис!

В тот же миг из кольца вырвалась зеленая искра и опалилаптице крыло. Теряя перья, Мертвый Гриф камнем рухнул на асфальт, что-то хриплопрокричал и, снова взлетев, метнулся за ближайший дом.

Загадочная особа подула на раскалившееся кольцо.

– Ненавижу этих живых мертвецов. Их невозможно убить вовторой раз. Лучше уж иметь дело просто с нежитью, – проворчала она.

Тем временем в люке снова что-то со страшным грохотомобрушилось. Плеснула вода.

– А-а-пчч! – донеслось из люка так оглушительно,что крышка даже подскочила.

Забыв о птице, ремонтница – если, разумеется, это быларемонтница – озабоченно склонилась над люком:

– Академик, вы простудитесь! Умоляю, наденьте хотя бышарф!

– Медузия, не чуди! Водолазам шарф не поможет! –немедленно отозвался голос.

Но женщину это ничуть не успокоило.

– Клянусь волосом Древнира, это ни в какие ворота нелезет! Представить только, сам академик Белой магии, глава школы волшебстваТибидохс, Сарданапал Черноморов вынужден снимать простейшие заклятия нежити!Где, позвольте спросить, наши младшие волшебники, где ассистенты? – строгоподжав губы, спросила она.

Громыхания в люке прекратились. На поверхность поднялсямаленький румяный толстячок, одетый в оранжевую спецовку, с которой стекалавода... Нет, простите, совсем не в спецовку, а в мантию. Спецовкой она моглапоказаться только не очень внимательному наблюдателю, и то на первый взгляд.Точно такая же оранжевая мантия была и на его спутнице.

– А-а-пчч!.. Медузия! Все это, право, такая ерунда, чтоне стоит никого утруждать!.. А-а-пчч! Без практики я в два года стал быбеспомощным кабинетным магом. Мало ли среди нас лентяев, которые и в свинью немогут превратиться без кольца? Не говоря уже о высших дисциплинах, таких, кактеоретическая магия, левитация, защита от сглаза или изготовление талисманов.