— Привет, Мари.

— Здравствуй, Кейтлин. Доброе утро. День начался. Привет-привет! Buenos días.[41]Bonjour.[42]

Бенуа действительно ушел. По-настоящему. Ушел и не вернулся. Он еще придет, конечно, он должен прийти, должен вернуться за своей дочерью, ведь так? А может, и не вернется. Он провел ночь с французской актрисой. Лили Годе. Какое дурацкое имя. И волосы у нее тоже дурацкие. Почему она не пострижет их покороче?

Какая разница.

В отличие от Вирджини, в отличие от Натали, Мари вовсе не было одиноко. Бенуа Донель был ей не нужен. Она больше не хотела его. Мари была со своим самым любимым на свете человеком. Со своей второй половинкой. Она погладила Кейтлин по голове. Волосы Кейтлин были грязными, но мыть их времени не было. Солнце уже почти взошло. Нужно поторопиться на тот случай, если Бенуа Донель все же вернется. Ощущение было странное. Дежавю. Мари ведь уже уходила от него вчера.

— Давай оденемся, — сказала Мари. — И позавтракаем. Что ты хочешь на завтрак? Хочешь еще клубничного джема? Да?

— Да.

— Клубничный джем и круассаны?

Кейтлин кивнула и улыбнулась:

— Да. Саны. Я их хочу.

— А ты не хочешь сначала немного помыться? Мари чувствовала себя настоящим экспертом.

Она знала, как позаботиться о Кейтлин. Ей не нужны были указания Эллен. Кейтлин подняла руки, и Мари сняла с нее свой топ. И Кейтлин не стала сопротивляться, когда Мари отнесла ее в ванную и включила душ.

— Давай мыться в душе. Мы еще никогда не принимали вместе душ, — сказала Мари фальшиво-бодрым тоном. — Можешь закрыть глаза, хорошо?

Времени на душ тоже не было — если Бенуа в самом деле решит вернуться в отель, — но Кейтлин начинала злиться и капризничать, если не была чистой. Они выпишутся из отеля, и кто знает, когда еще им выпадет шанс помыться. Мари понятия не имела, куда они отправятся. Поэтому она вымылась сама и вымыла Кейтлин. Она даже вымыла Кейтлин голову, потому что Бенуа Донель явно не спешил возвращаться. Было еще очень рано, и он был со своей французской актрисой, лежал в ее объятиях на тех самых прелестных простынях в цветочек. Вот дурак. Полный идиот. Не там бы ему надо сейчас быть. Он оставил свою дочь с преступницей, которая отбывала срок в тюрьме.

Мари даже вымыла голову сама.

Она надела на Кейтлин ту же одежду, что и вчера, но Кейтлин не стала капризничать. Все было по-другому, не так, как всегда, распорядка дня они не придерживались, но Кейтлин, кажется, была в порядке. Или просто понимала каким-то чудом, что ныть сейчас не время. Мари была ей очень благодарна. Кейтлин пила теплое молоко, которое Мари налила в пластиковую гостиничную чашку, а Мари тем временем собирала вещи, радуясь про себя, что вчера вечером упаковала все в рюкзак.

— Джем и круассаны, — сказала Мари, взяла Кейтлин за руку и открыла дверь.

Бенуа Донель не стоял на пороге. Людивин тоже исчезла. Мари и не вспомнила бы о ней, если бы не увидела пустую пепельницу. Она решила не напоминать о кошке Кейтлин. Лифтом они пользоваться не стали на тот случай, если Бенуа был уже здесь и поднимался в номер. Они пошли по лестнице. Кейтлин держалась за перила и осторожно спускалась по ступенькам. С лестницей у нее получалось все лучше и лучше. За стойкой регистрации стоял другой дежурный; в обмен на ключ от номера он отдал Мари ее паспорт.

Мари взяла тоненькую синюю книжечку и прижала ее к груди. Она получила паспорт обратно.

Они были свободны.

Все еще свободны.

Мари вспомнила, как она вышла из тюрьмы, тошнотворное чувство страха. Мать обещала встретить ее, но так и не пришла. Ее возлюбленный не мог освободиться из тюрьмы никогда, потому что был мертв. Сама по себе свобода показалась Мари тяжелым наказанием.

Только не сейчас.

Где она сейчас? Кто бы мог подумать.

В Париже, во Франции.

Все люди мечтают поехать в Париж. Тут прекрасный воздух. Шоколадные круассаны. Багеты, которые можно нести под мышкой. Кофе, который можно пить из пиалы. Башня, на которую можно подняться. Новая жизнь, которую можно начать.

— Мы свободны, — сказала Мари Кейтлин, сжала ее руку и вприпрыжку побежала по тротуару, заставляя Кейтлин тоже прыгать.

Они уже прошли мимо, когда Мари вдруг заметила Людивин, вытянувшуюся на обочине. Еще вчера кошка была жива, ее тошнило, она чего-то требовала — настоящий ужас, но сейчас она была мертва. Мари убыстрила шаг и вздохнула с облегчением, что Кейтлин не увидела мертвое животное. Сама она уже разрешила себе забыть об этом, Мари ни в коем случае не была виновата в смерти кошки. Людивин был предоставлен шанс, и она не справилась. Если бы это была Мексика и Людивин была бы цыпленком, семья Хуана Хосе приготовила бы ее на обед.

* * *

Мари удивилась, узнав, как тяжело, оказывается, попасть на Эйфелеву башню. Очередь была длинная, и Кейтлин раскапризничалась. Бенуа должен был вернуться с ночной рубашкой Кейтлин и ее коляской. Мари было бы гораздо легче, будь у нее коляска. Кейтлин спокойно сидела бы в коляске и напевала под нос, пока они стояли в этой безумно длинной очереди; козырек защищал бы ее от солнца. Вместо этого они были вынуждены стоять, и Кейтлин требовала к себе постоянного внимания.

— Вот так обычно и бывает с мечтами, Фасолинка, — сказала Мари.

Кейтлин посмотрела на нее.

— Ты думаешь, что хочешь чего-то, — продолжила Мари. — Например, подняться на Эйфелеву башню. Ты думаешь — если уж попадешь в Париж, это то, что надо сделать непременно. А потом ты попадаешь в Париж — и бабах! — тебе этого совсем не хочется. Все желание испарилось. И остается только горькое-горькое разочарование.

Мари так верила в Бенуа Донеля, но ее любовные иллюзии рассеялись моментально. Лучше бы она никогда с ним не встречалась. Даже имя, которое ей когда-то нравилось повторять, имя, которое звучало словно музыка — Бенуа Донель, — потеряло свое очарование. Мари нравилось, что она может сказать Кейтлин все, и девочка в общем-то ничего не поймет. Горькое разочарование. Она имела в виду отца Кейтлин, но, может быть, в какой-то степени и Эйфелеву башню. Вот она стоит, прямо перед ними, но так далеко. Невозможно далеко. Им никогда не достоять эту очередь, никогда не добраться до кассы.

Кейтлин начала молотить ноги Мари кулачками. Раньше она никогда так не делала.

Мари уставилась на огромное сооружение. Башня производила менее оглушительное впечатление, если стоять у самого ее подножия. Она казалась даже уродливой — просто здоровенные полоски металла. Никаких ярких огней, освещающих небо. Высокая металлическая конструкция. Никакого волшебства.

— Париж, — сказала Мари, подняла Кейтлин на руки, чтобы она перестала ее колотить, и отвернулась от башни. — Париж — отстой.