— Нет. Не то.

Они уставились друг на друга. Царапина на щеке Бенуа слегка подсохла. Шесть или семь маленьких кровавых точек, выстроившихся в аккуратную линию. Теплое чувство, которое вроде бы снова возникло между ними, пока они ели пасту в сливочном соусе, исчезло без следа. Они смотрели друг на друга и ощущали только взаимное отвращение. Ничего больше.

— Люди мяукает, — сказала Кейтлин.

Мари взглянула на Кейтлин. Она находилась слишком близко к сумасшедшей кошке, и Мари это беспокоило. Она налила немного молока в пепельницу и поставила ее на пол. Бенуа не собирался заботиться о животном. Людивин стала лакать молоко, и крики смолкли.

— Так намного лучше, — сказал Бенуа.

— Мари, — позвала Кейтлин.

— Да, детка.

— Я хочу свою розовую ночнушку. Мари кивнула.

— Я знаю.

Она порылась в своих пакетах в поисках какой-нибудь замены и нашла красный топ. Свой любимый красный топ. Она носила его еще до тюрьмы, надевала в Мексике, с Хуаном Хосе. Все чаще и чаще Мари думала о Хуане Хосе.

— Подними ручки, — сказала она Кейтлин.

Топ смотрелся на Кейтлин как длинное, мягко облегающее платье.

— Здорово, правда? — спросила Мари. — Тебе идет красное. Ты в нем такая хорошенькая.

— Я хорошенькая, — закивала Кейтлин.

— Мы ездили к ней летом, — заговорил Бенуа. — На море. К бабушке. Она всегда снимала летом дом на море.

— Как в твоей книге? — Мари осеклась. — Как в книге твоей сестры?

— Во Франции все уезжают куда-нибудь на лето.

Бенуа Донель был совершенно прав, что не хотел говорить об этом. Мари на мгновение пришла в ярость, когда опять вспомнила, как подло он обманул ее. Она любила автора книги, того самого, с падающими на глаза волосами и плохо различимым лицом. Этот реальный человек, лежащий на кровати в ботинках, был ей совершенно безразличен. Она не желала ничего знать о его детстве.

— Как ты думаешь, она оставила тебе денег?

Бенуа покачал головой:

— Ты видела, как она жила. Она была бедна. Я даже не знаю, является ли эта квартира ее собственностью. Софи совала мне какие-то бумаги, но я сбежал, так и не взяв их. Я идиот.

— У тебя вообще есть хоть какие-то деньги? Кроме этого? Что-нибудь?

Он опять покачал головой.

— Сбережения? Счет в банке?

Он еще раз покачал головой.

— Единственные деньги, которые у меня были, — это авторские за «Вирджини на море». Я все потратил еще много лет назад.

Мари подняла Кейтлин и положила ее на кровать. Кейтлин подползла к Бенуа и устроилась рядом. Бенуа потрогал пальцем бретельку красного топа.

— Какая дикость, — сказал он. — Я пойду и принесу ей ночную рубашку.

— Каким образом?

Он с готовностью поднялся, как будто ждал именно этого момента и поэтому не снимал ботинки.

— Я сейчас вернусь, — сказал он.

Мари ужаснулась.

— Нет, — сказала она.

— Только заберу наши вещи.

— Я тебя не прощу. В этот раз — нет.

— Я скоро вернусь.

Мари покачала головой. Он уходит. Просто невероятно. Она не станет его умолять. Не станет просить остаться. Она не испытывала к Бенуа Донелю ничего, кроме презрения, но все равно это было совершенно невероятно. Он уходит.

— С тобой моя дочь, — сказал он. — Я скоро вернусь.

— Через десять минут? — спросила Мари.

— Да. — Бенуа посмотрел на часы. — Может, чуть дольше. Двадцать минут.

И он ушел. Почти выбежал из номера, как из квартиры своей бабушки. Сбежал, вырвался на свободу. Он даже не поцеловал Мари на прощание, даже не взглянул на Кейтлин, которая успела уснуть прямо поверх покрывала. В тот день, когда они уехали в Париж, Эллен тоже не поцеловала свою дочь перед уходом на работу.

Двадцать минут, сказал он.

Мари посмотрела на часы.

Потом осторожно откинула покрывало и одеяло, переложила Кейтлин и накрыла ее. Она поцеловала Кейтлин в лоб и снова подумала обо всем, что сделала в своей жизни не так. Людивин лакала молоко из пепельницы.

— Длинный день, — сказала Мари.

Бенуа Донель ушел от нее. Прошло уже две минуты.

По телевизору показывали какую-то французскую рок-группу; они выступали на переполненном стадионе. Мари взяла пульт; она хотела выключить телевизор, но вместо этого переключила канал. Все каналы были французские, даже несколько американских фильмов и телешоу шли на французском. Мари добралась до новостей CNN. Мировые новости. Она не помнила, когда ее в последний раз интересовало что-то, кроме себя самой.

Она выключила телевизор.

Людивин запрыгнула на кровать и начала умываться. Она вытянула лапу и стала вылизывать ее шершавым розовым языком.

— Прости, кошка, — сказала Мари. — Но ты не моя проблема.

Она подняла Людивин и, держа ее как можно дальше от себя, выставила в коридор. И закрыла дверь.

Тут же раздалось мяуканье, грустное, заунывное, как будто на самом деле кошка ни на что не надеялась. Ее бросили в квартире, оставили одну умирать, потом спасли, сунули в едущее куда-то такси, потом запихнули в рюкзак, где нечем было дышать. Теперь это. Она должна была наконец сдаться.

Вместо этого Людивин принялась скрестись в дверь. Звук когтей, царапающих дерево, был еще хуже, чем крики. Через некоторое время скрежет прекратился. Мари досчитала до десяти и приоткрыла дверь. Людивин уснула на коврике у двери. Мари посмотрела на нее и снова закрыла дверь.

Она чувствовала себя виноватой.

Чувство вины было почти так же ужасно, как сожаление. Мари взяла опустевшую пепельницу, снова наполнила ее молоком и выставила за дверь, в коридор, рядом со спящей кошкой.

Потом она вернулась в комнату. Что будет дальше, Мари не знала. Она присела на край кровати и немного полюбовалась на спящую Кейтлин. Потом посмотрела на часы. Бенуа не было уже пятнадцать минут. Квартира французской актрисы находилась не более чем в трех кварталах отсюда. Мари подсчитала: восемь минут туда, восемь минут обратно и пять минут на разговор. Больше она не заслуживала. Значит, Бенуа Донель скоро вернется.

Мари отдернула занавески. Окно выходило на балкон, с которого открывался вид на Эйфелеву башню. Сверкая огнями, башня устремлялась в небо. Оказывается, ее видно и отсюда.

Она оглядела комнату. Бенуа Донеля еще не было, Кейтлин спала. Мари была один на один со знаменитой достопримечательностью. Она полагала, что, увидев башню своими глазами, должна была бы испытать восторг и изумление, но ни того ни другого почему-то не было. Мари прокатилась на лодке по Сене, но гораздо большее впечатление на нее произвела куча блевотины, которую оставила Людивин на полу в кухне бабушки.