Вестминстер в основном прирастал жилыми кварталами, центром каждого из которых служил аристократический особняк (подобные усеяли Мэйфэр и Сент-Джеймс в XVII веке): дома возводились или вокруг особняка, или на месте, где он стоял, если особняк снесли. Это был уже не пригород Лондона, а «еще один город», чье благосостояние покоилось на правительственных учреждениях, свободных профессиях и индустрии досуга. Последний статут, ограничивавший его рост, был принят в 1709 году, но отменен под градом прошений о разрешении строительства в виде исключения. Отныне никакая Звездная палата или Тайный совет не издавали запретительных постановлений. Вместо этого перед правительством попросту выстроилась очередь богатых застройщиков, имевших друзей в парламенте и деньги на приобретение лицензии. Важным здесь было то, что решения принимало правительство страны, а не местное самоуправление. Столица принадлежала всей стране.

Этих застройщиков от их сегодняшних коллег отличало то, что немногие были хоть сколько-нибудь заинтересованы в продаже земли. У большинства аристократических семей недвижимость была частью майората[61] и не могла продаваться. Это означало, что владелец земли, пусть и весьма предприимчивый, редко мог округлить свою территорию за счет соседних участков, разве что в результате удачного (или тщательно спланированного) брака. Поэтому решающим фактором, управлявшим ростом Лондона в XVIII веке, был рынок наследниц на выданье, которых оказалось великое множество.

Первый такой брак был заключен в 1669 году между Уильямом Расселом, наследником графов (ныне герцогов) Бедфорд, хозяев Ковент-Гардена, и Рэйчел, наследницей графа Саутгемптона, владельца Блумсбери. В результате два землевладения объединились, Ковент-Гарден и Блумсбери-сквер стали единым владением; окрестности обеих площадей по-прежнему были в основном покрыты огородами и небольшими наемными домами.

За этим браком восемь лет спустя последовала «продажа Мэри Дэвис». Мэри была еще ребенком, наследницей Хью Одли, богатого юриста, сделавшего карьеру при Стюартах и купившего манор Эйя, бывшие владения Вестминстерского аббатства, у графа Мидлсекса. Обширные владения графа широкой полосой пересекали западную часть Лондона, простираясь от Темзы у Миллбанка на север, до площади Гайд-парк-корнер. Еще один их кусок располагался к северу от Мэйфэра и к югу от Тайбернской дороги (ныне Оксфорд-стрит) и был отделен от основной части старинной усадьбой Хей-хилл, принадлежавшей госпиталю Святого Иакова.

В 1672 году ничуть не щепетильная мать Мэри «продала» семилетнюю дочь за 8000 фунтов (ныне около миллиона фунтов) лорду Беркли как будущую жену его десятилетнего сына. У Беркли был особняк на Пикадилли; в результате сделки он становился хозяином обширной территории между современным Мэйфэром и Белгрейвией. Но Беркли не смог изыскать 3000 фунтов на последний взнос, и мать Мэри отказалась от сделки. Еще пять лет девочку выставляли напоказ на Роттен-роу в Гайд-парке[62], пока наконец ей не сделал предложение вельможа из Чешира сэр Томас Гровнер, которому исполнился 21 год. Мэри всего в двенадцать лет была обвенчана с Гровнером в церкви Святого Климента Датского на Стрэнде. Вся ее остальная жизнь была чередой нескончаемых судебных дел, итогом которых стало помешательство. Гровнеры ни о чем не жалели. В 1710 году сын Томаса сэр Ричард добыл акт на застройку полей Мэйфэра (правда, строительство началось лишь после 1720 года, а Белгрейвию застроили только в следующем веке). Гровнер-сквер остается одним из крупнейших и дорогостоящих частных объектов недвижимости в Англии.

Теперь рост Лондона обрел определенный ритм. Лендлорды рассматривали городскую недвижимость, подобно сельским усадьбам, как свою собственность на веки вечные. Управление ею они оставляли агентам, а улицы и площади называли в честь членов семьи и деревень, где располагались их сельские владения. Историк Лондона Дональд Олсен писал о Блумсбери: «В деятельности агентств по недвижимости невозможно разобраться, не приняв как аксиому: первый долг владельца земли состоял в том, чтобы передать недвижимость следующим поколениям не уменьшившейся в цене, а предпочтительно в возросшей».

Владельцы в большинстве своем не рисковали. Они сдавали недвижимость в пожизненную аренду на условии оплаты ремонтных расходов, с увеличением минимальной суммы таких расходов к концу срока аренды. В результате все участники были заинтересованы в том, чтобы стоимость недвижимости со временем не падала. Бедфорды были настолько внимательны к долгосрочной «репутации» своей застройки, что отказывали в разрешении всем, кто хотел открыть в Блумсбери лавку или паб. И сегодня между Юстон-сквер и Британским музеем вы не найдете ни того ни другого, если не считать книжного магазина.

После «слияний», осуществленных Бедфордами и Гровнерами, строительная лихорадка охватила весь остальной Вест-Энд. Один из вигов, граф Скарбро, после 1714 года отметил восшествие на престол Ганноверской династии, разбив на своей земле на Пикадилли, к северу от особняка лорда Берлингтона, необычную площадь воронкообразной формы[63]. Площадь он назвал, как подобает, Ганновер-сквер, выстроил на ней церковь Святого Георгия и даже украсил дома в немецком стиле «фартуками» под окнами. Этот архитектурный курьез виден в наши дни на террасных домах напротив церкви.

К северу от Ганновер-сквер половина имения Мэрилебон была в 1710 году приобретена Джоном Холлсом, герцогом Ньюкаслом, мужем писательницы Маргарет Кавендиш. Когда он умер, не оставив наследника мужского пола, его дочь Генриетту быстро «прибрал к рукам» Эдвард, сын ведущего государственного деятеля того времени Роберта Харли, графа Оксфорда и Мортимера. Эдвард Харли приобрел тем самым не только половину Мэрилебона, но и владения Холлса в Уэлбеке (Ноттингемшир) и Уимполе (Кембриджшир). Мэрилебон, разумеется, сохранил в названиях улиц и улочек память о Харли, Кавендиш, Холлсе и их деревенских имениях в Болсовере, Карбертоне, Клипстоне, Мэнсфилде, Мортимере, Уэлбеке и Уигморе.

Харли, тори до мозга костей, не упустили случая поддеть вига Скарбро, чьи владения располагались от них к югу. В том же 1717 году, когда была заложена «вигская» Ганновер-сквер, они заложили у себя Кавендиш-сквер, ставшую вотчиной тори. Ее арендаторы – Карнарвон, Дармут, Чандос, Харкорт, Батерст – все как на подбор были политическими союзниками Харли. Застройщик территории Джон Принс и его архитектор Джеймс Гиббс (конечно, тори и католик) были самыми амбициозными строителями, виденными до той поры Лондоном. Герцог Чандос предложил построить на северной стороне площади особняк. К югу, на Вир-стрит, была построена «часовня шаговой доступности» во имя Святого Петра. Хотя дом Чандоса был заброшен после краха Компании южных морей, вскоре на запад, в направлении Мэрилебон-лейн, и на восток, к владениям лорда Бернерса севернее Сохо, побежала сетка террасной застройки. Стремясь подчеркнуть концепцию «деревни в городе», Принс даже привез овец, чтобы они паслись на Кавендиш-сквер.