После ее участия в ток-шоу, посвященном десятилетнему юбилею моего спасения, внимание возобновилось с новой силой; нас донимали все, кому не лень. Начались звонки. Приходили письма – любого содержания. Голосовые сообщения на автоответчике от людей, желающих знать, на что пошли их деньги. Разумеется, всем не давал покоя вопрос о том, что стало со спасенной таким чудом девочкой. Оказалась ли она достойна пожертвований?

Народу требовались физические подтверждения, что их щедрость и надежда не пропали даром.

Моя роль еще раз изменилась. Я стала девочкой, избегающей внимания. Не дающей интервью. Неблагодарной зазнайкой, пытающейся ускользнуть. Школа превратилась в минное поле.

Матери тоже не нравились вопросы, которые ей задавали. Подозрения, с которыми воспринимались ее ответы. Нас обеих разбирали по косточкам.

Переехав в Огайо, перед поступлением в школу я официально оформила другие имя и фамилию, решив, что так смогу переродиться.

Арден Мэйнор к тому времени стала такой же загадкой для меня, как и для всех остальных.

К счастью, большинство пожертвований пошло на оплату моего обучения в колледже. В отличие от гонораров за интервью и книгу, к этим деньгам мать доступа не имела. На них я смогла получить образование и оплатить большую часть этого дома.

Не знаю, было ли переоформление фонда на мое имя жестокостью или проявлением мужества с моей стороны. Только матери я больше не видела. Жаль, что она запомнилась мне именно такой: тощей, нервной, вечно кусающей ногти, озирающейся по сторонам. В нечто подобное могла превратиться и я.

Возможно, в какой-то степени я тоже чувствовала, что должна отчитаться перед людьми, которые нам помогли. И была уверена, что поступила с деньгами правильно, потратив их на анонимность и новую жизнь.

Теперь над всем этим нависла угроза. Я легко могла скатиться туда, откуда так долго старалась выкарабкаться.

Я позвонила Элизе. Хватит уже того, что Беннетт узнал обо всем не от меня. Пусть я недостаточно долго и хорошо ее знала, она все же была частью моей жизни, рассказала мне о своей аварии и о том, почему решила стать медсестрой. Она должна узнать обо всем от меня, чтобы не обиделась, как Беннетт. А еще я хотела объяснить ей, почему так важно обо всем молчать.

Хоть бы Беннетт меня не опередил. Надо успеть первой, пока Элиза не сделала неправильных выводов.

После нескольких гудков включился автоответчик, и раздался ее знакомый бойкий голос: «Эй, это Элиза, подойти не могу! Оставьте сообщение!» Каждое Элизино предложение словно заканчивалось восклицательным знаком или многоточием, если ждала, что ты подхватишь и закончишь ее мысль.

– Привет, это Лив. Перезвони мне, когда сможешь.

Я посмотрела на часы. Поторопившись, я могла застать ее на работе.

По пути к машине я услышала за спиной шаги. Зажала ключи в кулаке, чтобы они торчали, как кастет: защитная реакция, выработанная еще в колледже. Опасность подстерегала на каждом углу – меня высматривали, за мной крались, выжидали, пока я останусь одна.

Резко повернувшись, я увидела Рика. Он успокаивающе вскинул руки:

– Лив, это я.

Он остановился, я мельком глянула на желтую ленту, запутавшуюся в кустах между нашими участками.

– Извини, – сказала я.

– Хотел узнать, как дела… У тебя все время кто-то был, потом я думал, что ты спала, и не заходил, чтобы не потревожить.

Значит, он за мной присматривал. Что он вообще может разглядеть из дома? Между нами деревья и кусты, но я видела свет в его окнах, когда он не спал. Рик переступил с ноги на ногу. Я не знала, беспокоится ли он о найденном на участке трупе или о том, что мне рассказала следователь.

– Мне надо ненадолго отъехать. Тебе что-нибудь захватить? – спросила я обыденно. Как я объяснила Ригби – мы заботились друг о друге.

– Да нет, Лив, не нужно. Я за тебя немного беспокоился. Они сказали…

Я вздрогнула.

– Что сказали?

– Ну, про твою коленку, что тебя зашивали. А я даже не спросил. – Он сглотнул. – Не подумал, что ты сильно поранилась.

Я махнула рукой:

– Ничего, просто споткнулась, когда к тебе бежала.

Было слышно, как на ветру трепыхается лента. Я старалась увязать знакомого мне Рика с тем, которого знала Ригби. Который знал, где запасной ключ. В его доме по ночам горел свет.

Я сжала зубы. Это все следовательские штучки – посеять у меня в голове сомнения, чтобы окончательно запутать. Нельзя этому поддаваться!

– Слушай, Рик, они не нашли машину того человека?

– Нет. Мне только показали его фото, больше ничего. Не сказали, ни кто он, ни что здесь делал. Думаю, они сами не знают, как он сюда попал, тут же полно всяких зверей, следов не разобрать. То ли с дороги подошел, то ли сзади.

Сзади. За нашими домами росли деревья, а дальше протекал ручей. Я туда всего один раз доходила. На другой стороне ручья начинался склон чужого участка.

– Ладно, Рик, обо мне не беспокойся. Позвони, если что-то понадобится.

– А тот, который вчера приходил, – внезапно спросил Рик, – он твой парень?

– Просто друг. – Незачем вдаваться в подробности.

– Я слышал, как они ругались с той, другой девушкой. На крыльце. Их было слышно аж на моем участке – я убирал бардак, который оставили полицейские.

Я вдруг вспомнила, как Рик шел вдоль деревьев по участку, когда здесь была Элиза. Вечно он рядом. Вот и сейчас заметил, что я вышла. В словах следователя о его навязчивой опеке могла быть и доля правды.

Я открыла дверцу машины.

– Они очень разные, – сказала я и представила, как Беннетт настаивает на том, чтобы Элиза шла отсыпаться перед сменой. Рабочий протокол прежде всего. – Но они хорошие люди. И хорошие друзья.

Господи, как же мне хотелось, чтобы это было правдой.

Уже въезжая на больничную стоянку, я поняла, что с Элизой разминулась. Обычно она ставила машину рядом с выездом – чтобы скорей сбежать, шутила она. Еще одна черта, которая мне в ней нравилась, – возможно, моя подруга тоже просчитывала пути к отступлению, но относилась к этому с юмором. Если бы я так усердно не пыталась все скрывать, может, и я бы в результате расслабилась.

На всякий случай дважды объехав стоянку, я припарковалась, еще раз набрала Элизин номер, опять услышала автоответчик. Скорее всего, после ночной смены она поехала прямиком домой, спать. По крайней мере, я надеялась, что именно поэтому ничего от нее не слышала.

Воскресное утро в «Бакалее» ничем не отличалось от любого другого утра. Несколько припаркованных автомобилей. Мимолетное дежавю: голубой капот и облокотившийся на него Шон Колман.

«А я тебя знаю».

Я поставила машину у входа в магазин и рассеянно прошла через автоматические двери. За прилавком все тот же парень, на экране все тот же вестерн. Перед прилавком – посетительница.