– Скажите, Свин, а когда вы видели его в последний раз?

– Перестаньте меня так называть. Раз-другой прозвучало забавно, но ведь это зовется беспочвенным панибратством, констебль.

– Детектив.

– Ах да. Извините, констебль.

– Свин – всего лишь старое школьное прозвище. Ласковое.

– Не помню, чтобы мы встречались в школе. Вы, случайно, не туалеты мыли?

– Бросьте, Свин. Так когда вы последний раз видели Адама?

– Много лет назад. Он выпрашивал у меня деньги. Хнык-хнык. Бедненький я, несчастный. Посмотри на мои вены. Не знаю, где взять следующую дозу. И все такое. Я дал ему, сколько у меня было, и он ушел.

– И вас не обеспокоило, что эти деньги он потратит на наркотики?

– Ничуть. Я и не ждал, что он купит на них обезжиренный йогурт.

– Но кто мог его убить и почему? Хьюго Бак – другое дело. Он бил жену.

Филипс хитро взглянул на меня:

– Неравнодушны к Наташе? Не вашего полета птица. Дороговата для вас.

Я положил руку ему на плечо:

– Спрашиваю еще раз. Очень вежливо. Зачем кто-то решил убить бездомного наркомана, Свин?

Он метнул в меня взгляд, полный ярости:

– Послушайте, вы не заслужили права называть меня глупым детским прозвищем. А теперь представьтесь и покажите удостоверение. Зачем вы сюда пришли?

– Чтобы понять. У вас наверняка есть какие-то догадки. Только не рассказывайте, что Бак трахал домработницу, а Джонс играл с огнем. Ваш друг, Нэд Кинг, говорит, что эти две смерти никак не связаны. Мистер Хан считает так же. Но я подозреваю, что они оба кривят душой. И вы тоже, Свин.

Он уже меня не слушал.

В зал вошли миссис Джонс и Розалита. Они сели в первом ряду, прямо напротив гроба. Филипса явно потрясло то, как выглядит мать Адама. В отличие от него я встречался с ней совсем недавно, но даже меня ее вид шокировал. Лицо женщины распухло после химиотерапии, а вдобавок исказилось от горя. Ей самой впору было ложиться в гроб. Однако Гай Филипс смотрел не на миссис Джонс, а на Розалиту.

– Черт, – пробормотал он. – Да это же та самая, только постарела немного.

– Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями… – говорил священник.

Гроб скрылся в печи, шторы торжественно сомкнулись. Я встал.

– Уходите? – спросил Филипс. – Приятно было побеседовать, констебль.

– Мы еще не договорили, Свин.

* * *

Я прошел между рядами вперед, и несколько человек, что двигались к выходу, освободили мне дорогу. Они отпрянули невольно, по привычке, которая появляется у тех, кому часто приходится сторониться.

Миссис Джонс отрешенно смотрела перед собой.

– Не стоило так рано начинать службу, – сказала она. – Может, пришел бы кто-то еще.

– Время, мэм, – напомнила Розалита. – Нам дали всего сорок пять минут. Нужно было уложиться.

Миссис Джонс слабо улыбнулась, увидев меня.

– Вы пришли. Как это чутко с вашей стороны. – Она пожала мне руки. – В прошлый раз мне было очень приятно с вами побеседовать.

– Я хотел бы поговорить еще. О прошлом. О детстве Адама.

Женщина вдруг расстроилась.

– Все это было так давно. Я забыла, – сказала она и повернулась к филиппинке. – Объясни ему, пожалуйста.

Розалита взяла ее под руку и сурово посмотрела на меня:

– Вы ее расстроили.

– Я просто не помню, – повторила миссис Джонс.

– Конечно, мэм, – сказала филиппинка. – Вы и не можете упомнить все. Ничего удивительного.

Они прошли в боковую комнату, чтобы забрать маленькую урну с прахом Адама Джонса. Я обернулся, но Филипс уже ушел. Все ушли. Я опустился на скамью в первом ряду и долго сидел, чувствуя, как жар печи греет мне щеки.

Когда я уезжал, на стоянке у крематория почти не осталось машин, однако в конце тихой зеленой улочки, на автобусной остановке, я увидел Розалиту.

Притормозив, я опустил стекло.

– Я кое-что помню, – сказала она.

* * *

В одном из маленьких кафе района Голдерс-Грин я заказал филиппинке чаю.

– Мне нужно отправить эсэмэс, – сказала она. – Сыну. Он меня заберет.

Я попивал эспрессо, наблюдая за женщиной. Та написала сообщение и уткнулась в свою чашку. Казалось, она жалеет, что заговорила со мной.

– Что вы помните? – спросил я.

Розалита с облегчением кивнула:

– Друзей Адама. Братьев. Индийца. Их всех. И того, которого убили. И того, который пришел сегодня. Я видела его с вами на последнем ряду.

– Продолжайте.

Она снова кивнула:

– Они приезжали летом. Все мальчики. Когда мистера и миссис Джонс не было.

– Когда родители Адама уезжали в отпуск, у него гостили друзья?

– Да.

– А дальше?

Молчание.

– Они плохо себя вели, – наконец сказала Розалита, качая головой.

Сколько ей сейчас? – подумал я. Наверное, за сорок. В то время была молодой, лет двадцати с небольшим.

– Адам вел себя хорошо. Такой милый мальчик. Только с ними он становился плохим.

– Что они сделали? Там ведь что-то произошло?

Она уставилась в чашку, избегая смотреть на меня.

– Они, – предположил я, – сделали что-то с вами?

Филиппинка подняла голову. В кафе вошел молодой человек в синем комбинезоне автомеханика и заговорил с матерью на тагальском.

– Нам не нужны проблемы, – сказал он, повернувшись ко мне, и взял женщину за локоть.

Розалита встала.

– Погодите, – попытался остановить их я. – Куда вы? Что случилось?

– Мы не будем говорить с полицией, – ответил парень. – Мы не хотим неприятностей.

– Что тут такого? Вам не о чем беспокоиться.

Они меня уже не слушали – спорили о чем-то на родном языке. Сын все еще держал Розалиту под руку.

– Вы боитесь за свою визу? – спросил я. – Не стоит. Мне на это наплевать. Я даже помочь могу.

Они направились к выходу.

– Розалита! – окликнул я. – Что произошло в той школе?

В дверях она обернулась:

– Все отправилось к черту.

Констебль Билли Грин поднял к лицу перчатки и двинулся вперед по совершенно прямой траектории. Фред ждал. Сердце у меня ушло в пятки.

На ринге шла «атака легкой бригады», прямо как в стихотворении Теннисона.