Рука Фреда выстрелила вперед, и Билли, который за долгие дни бумажной работы прибавил в весе, блокировал ее. Удар был не такой уж и сильный, однако перчатки Грина отскочили прямо ему в лицо.

Его глаза в прорези толстого кожаного шлема удивленно моргнули, а на переносице появилась красная ссадина. Пружиня на носках, Фред легко двинулся в сторону, словно танцевал. Его руки свободно болтались вдоль тела. Грин поплелся следом.

Фред осы́пал его шквалом быстрых ударов. Они взорвались, налетев на перчатки Грина, и не причинили тому никакого вреда. Приободрившись, Билли неуверенно ударил сам. Фред уклонился, будто его голову дернули за веревочку, и перчатка прошла над плечом.

Теперь Фред стоял в углу. Он поманил к себе Грина и рассмеялся, показывая синюю капу. Сбитый с толку, Билли приблизился. Ударил еще раз, но защита Фреда была надежна, как атомное убежище: руки высоко подняты и прижаты друг к другу, локти – у грудной клетки, подбородок опущен. Он откинулся на туго натянутые канаты, приглашая Грина перейти в наступление. И тот послушался. Прямой в корпус. Хук. Снова прямой. Фред не отвечал.

Уверенность Билли росла на глазах.

Он ударил хуком справа – так же медленно, как толстяк уходит от стола с закусками. Фред ускользнул и – скорее инстинктивно, чем с умыслом, – врезал ему в грудь хуком слева. Билли шумно выдохнул и упал на одно колено, прижав к боку локоть, будто старался нащупать источник ужасной боли.

Фред опустился рядом, приобнял его за плечи.

– Я знаю, надо бить посильнее, – сказал Грин, страдальчески морщась. – Извините.

– Совсем не важно, как сильно ты ударишь, – ответил Фред. – Важно, как держишь удар, как двигаешься вперед.

В этот час в зале почти никого не осталось, но они решили продолжить и взяли боксерские «лапы». Грин бил по ним, а Фред комментировал его технику:

– Быстрее. Не дай удару погаснуть. Сильнее, решительнее. Руки не опускай. Тебе повезло, что тренируешься.

И за всем этим стояло тайное знание, которое дает бокс. Тебе все по плечу.

На улице было холодно, и я поежился в кожаной куртке. Мясники Смитфилдского рынка уже приступили к ночной работе, и, когда они смеялись, перекрикиваясь друг с другом, изо рта у них вылетали облачка пара. Зима не приближалась, она пришла. Над собором Святого Павла низко висела полная октябрьская луна. Такую видишь раз в год, после осеннего равноденствия. Ее называют Луной охотника.

Я поднял воротник, защищаясь от морозного воздуха, и заторопился домой сменить миссис Мерфи.

* * *

На следующий день я покинул Сэвил-Роу, чтобы в два часа пополудни встретиться с достопочтенным Беном Кингом, членом парламента.

Времени была уйма. Здание находилось всего лишь по другую сторону Пиккадилли, на Сент-Джеймс-стрит, и, чтобы добраться до него, хватило бы несколько минут. Однако я ходил по улице, держа листок с адресом, вглядывался в фасады домов и чувствовал себя полным дураком.

Все потому, что клуб Бена Кинга скрывался за неприметной дверью, и если вы о ней не знали, то никогда бы не нашли.

В одном окне я заметил седые макушки мужчин, читавших газеты. Решил попытать счастья и не ошибся. Швейцар взял у меня пальто и повесил его на вешалку, которая напоминала ряд старых школьных крючков.

Я ждал.

– Что-нибудь еще, сэр? – спросил он.

– Номерок? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

– Сэр?

– А разве номерок не нужен?

За стойкой стоял еще один швейцар. Я заметил, как он улыбнулся. Тот, кто повесил мое пальто, оскалился с отвратительной любезностью:

– Мы не выдаем номерков, сэр. Ваше пальто здесь в полной безопасности.

С пылающим лицом я прошел в столовую, которая больше походила на комнату в доме, чем на зал ресторана. Одинокие посетители, скрытые за развернутыми газетами, что-то бормотали себе под нос. Какой-то мужчина в полосатом костюме-тройке не спеша попивал красное вино. Другой мирно дремал, а перед ним на столике остывала чашка ревеня со сладким кремом.

Навстречу мне с улыбкой поднялся самый молодой из собравшихся, член парламента от Северного Хиллингдона, Бен Кинг.

За столом он сидел один, однако официант убирал посуду еще с двух мест. А я-то рассчитывал поесть: время было обеденное. Ошибся. На одной тарелке лежали рыбьи кости, на другой – кусочек стейка с кровью.

– Детектив Вулф, – сказал Кинг, – простите, никак не мог выкроить вам минутку. У меня плотное расписание. Прошу, садитесь.

Мы заказали черный кофе. Попросить свой любимый тройной эспрессо я не рискнул, предчувствуя новые удивленные взгляды и сдавленные смешки. Бен Кинг пригвоздил меня к месту открытым и дружелюбным взглядом, подался вперед. Он весь был внимание.

– Мои сотрудники с удовольствием окажут вам любое содействие. Как, разумеется, и я сам.

У Кинга было чистое, гладкое лицо, точно такое же, как у брата, только не иссеченное шрамами. От этого человека веяло уверенностью, и я понимал, почему за него голосуют.

– Знаю, вы понесли тяжелую утрату, – начал я. – Практически одновременно потеряли двух друзей.

Он грустно улыбнулся:

– Адама мы потеряли давно. – Он сделал паузу, когда официант поставил перед нами чашки с кофе. – Я много лет со страхом ждал, что мне позвонят, чтобы сообщить о его смерти. Но Хьюго… Да, это стало ударом.

– Значит, вы не поддерживали связь с Адамом Джонсом.

– Года два назад он приходил ко мне попросить денег. Точнее, приходил в мой офис. Мы так и не встретились.

– И вы никогда не помогали ему деньгами?

– На реабилитацию, на лечение от зависимости я дал бы. Но не на наркотики. Думаю, он обращался не только ко мне. Гай его видел.

– Он мне говорил, – ответил я.

И вдруг подумал: но ведь ты знал, что у него зависимость.

– Печально, что мистеру Джонсу никто не помог. Такая потеря.

Когда я сказал это, Кинг бросил на меня взгляд, и я заметил, что у него особая манера смотреть на людей. Он склонял голову набок, словно хотел присмотреться повнимательней. Словно вы сказали нечто уникальное, невероятно важное или правильное. Внезапно приобрели в его глазах вес, высказали мысль, которая никому не приходила в голову. Словно вы – единственный в мире человек.

Возможно, так смотрят все политики.

– Уже трое ваших друзей умерли раньше времени.

Кинг подумал немного:

– Вы о Джеймсе? Да, это была трагедия. Я повзрослел, а он вспоминается мне все чаще. – В его голосе впервые прозвучало искреннее сожаление. Самоубийство, что случилось двадцать лет назад, он почему-то переживал сильнее, чем два недавних убийства. – Смерти Хьюго и Адама связаны?