– Ладно. Так или иначе, я все выясню.

Ланиусу не понравился тон голоса старшего короля. Он подозревал, что это понравилось бы ему еще меньше, будь он Орталисом.

Король Грас повернулся, чтобы уйти. И на пороге произнес, обернувшись через плечо:

– Развлекайся со своими животными. Поверь мне, они редко приносят столько проблем, сколько люди.

Прежде чем младший король смог ответить, Грас покинул комнату. Оставшись один, Ланиус, естественно, обратился к обезьянам:

– Вы думаете, он прав?

Обезьяны не ответили. Они, без сомнения, приносили меньше хлопот, чем люди, которые могли бы дать Ланиусу такой ответ, которого он не хотел услышать. Засмеявшись, король продолжал:

– Клянусь, вы тоже хотели бы приносить больше беспокойства. И вы доставляете множество проблем, когда получаете возможность это сделать.

Обезьяны снова остались безразличны к его словам. Ланиус достал из-за пояса маленький тонкий нож. Его действия привлекли внимание обезьян. Возбужденно зашумев, они слезли с веток и устремились к нему. И теперь протягивали сморщенные ладони, как попрошайки на базарной площади.

Он засмеялся:

– Думаете, у меня есть что-нибудь для вас, не так ли? Ну... вы правы.

На кухне он захватил для обезьян пару очищенных, сваренных вкрутую яиц. Его подопечные любили яйца. И знахари уверяли Ланиуса, что они полезны для них. Впрочем, знахари уверяли Ланиуса во всем, что он считал маловероятным. Некоторым вещам он верил, другие игнорировал. В данном случае обезьяны не только наслаждались яйцами, но явно хорошо развивались благодаря такой пище, и он предпочитал верить знахарям.

Король отрезал кусочек от яйца и дал его самцу, который запихнул его в рот. В одном древнем свитке говорилось об обучении обезьян хорошим манерам, но Ланиус не очень в это верил. Он дал самке немного яйца. Она съела его даже быстрее, чем самец, – если бы она промедлила, ее приятель, возможно, потребовал бы поделиться. Ланиус пытался отнимать еду у самца, когда он так поступал со своей подругой, но это приводило животное в ярость.

Сегодня обезьяны, казалось, пребывали в хорошем настроении. Один из самцов обхватил своей маленькой лапкой большой палец Ланиуса, когда тот чесал другой рукой обезьянку за ухом. Выражение мордочки обезьяны очень напоминало то, что было бы на лице у Ланиуса, почеши ему кто-нибудь спину. Конечно, не следует так понимать обезьяньи гримасы. Однако иногда он не мог от этого удержаться.

Орталис, переминаясь с ноги на ногу, уставился в мозаичный пол. Он напоминал школьника, которого поймали, когда он отрывал крылья у мухи. Во времена своей молодости он как раз и был таким школьником, любителем отрывать крылья – и не только у мух.

– Ну? – прорычал Грас с отвращением. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Я не знаю, – угрюмо ответил Орталис. – Я на самом деле не хочу делать такие вещи. Иногда я просто не могу сдержаться.

Грас верил ему. Но хотя это и объясняло поведение сына, оправдания ему все равно не было.

– Я предупреждал тебя, что случится, если ты еще когда-нибудь сделаешь что-нибудь подобное, – со злостью сказал Грас.

Орталис насмешливо смотрел на отца. Грас боялся, что слишком хорошо понимает эту насмешку. Он много раз предупреждал своего законного сына о многих вещах. Он предупреждал его и затем не мог исполнить своих угроз. Ничего удивительного, что Орталис не верил, что он когда-нибудь выполнит их.

– Как я должен вбить в твою тупую, отвратительную голову, что я серьезен как никогда? – настойчиво вопрошал Грас – Клянусь богами, я знаю только один путь.

– Какой именно? – Орталис все еще ухмылялся. – Что ты намерен сделать?

Ухмылка перешла в изумление, когда отец ударил его по лицу.

– Вот что мне давно следовало бы сделать. – Грас тяжело дышал.

– Ты не можешь... – Молодой человек все еще не верил в происходящее.

– Могу! – Грас снова ударил его. – Это еще малая доля того, что ты позволял себе с этими девушками. Как тебе нравится получать это самому?

Глаза Орталиса широко распахнулись, а затем, грязно ругаясь, как какой-то моряк с речной галеры, он набросился на своего отца.

– Я убью тебя, ты, вонючий сын вонючей шлюхи! – орал он.

– Давай, попробуй!

Грас быстро отклонился от удара кулаком, который мог бы расплющить его нос, и ударил сына под ложечку. Орталис согнулся, с трудом переводя дух. А затем – снова ринулся в бой.

В смелости ему нельзя было отказать. Чего ему не хватало, так это – умения. Грас прошел хорошую школу на галере. Орталис, у которого жизнь была значительно легче, никогда ничему подобному не учился. Так что отец задал ему основательную трепку.

Наконец молодой человек поднял руки и завопил:

– Достаточно, отец! Во имя всех богов, достаточно! Пожалуйста!

Грас стоял над ним, тяжело дыша, кулаки все еще были сжаты. Он заставил себя разжать их. «Если ты сейчас не остановишься, ты забьешь его до смерти», – сказал он себе. Какая-то часть его существа действительно хотела покончить с ним раз и навсегда. Осознав это, он заставил себя отойти от сына.

– Хорошо, – он говорил так, словно в горле его застряла кость. – Хорошо. Вставай.

– Я... я не думаю, что смогу.

– Ты можешь, – с трудом произнес Грас. – Я знаю, что я сделал тебе. И знаю, что должен был бы сделать с тобой – чего ты действительно заслуживаешь. И ты это знаешь.

Орталис не пытался спорить с ним. Начни он отрицать, Грас мог бы снова начать бить его и, возможно, не сумел бы остановиться. Размазывая слезы, кровь и сопли по лицу, Орталис с усилием поднялся.

– Они... – Принц остановился.

Наверное, он намеревался сказать что-то вроде: «Они были просто служанки». Но у него хватило сообразительности смолчать и не разжечь с новой силой гнев Граса. Спустя мгновение Орталис пробормотал:

– Прости.

Вот так-то лучше. Этого было недостаточно даже для начала, но это было лучше. Грас сказал:

– Если ты еще когда-нибудь сделаешь нечто подобное, ты получишь вдвое больше затрещин, чем сейчас. Ты понимаешь меня, Орталис? Я не шучу. Тебе лучше не думать, что я шучу.

– Я понимаю тебя.

Голос молодого человека звучал нечетко: его разбитые губы распухли и кровоточили. Он старался пристально смотреть на отца, но это плохо у него получалось, так как один глаз у него заплыл, под вторым был синяк. Грас холодно ответил на его взгляд. Руки у него болели. И так же болели ребра, по которым Орталис все же ударил несколько раз. А еще болело сердце, стучащееся в ребра. Больше всего болело его сердце.

Но если бы он дать понять, как ему больно, все, что он сделал с Орталисом, потеряло бы смысл. Заставив свой голос звучать по-прежнему твердо, он сказал: