неожиданно обезоруженный помещик растерянно осмотрелся, пытаясь сообразить, что произошло. Эта секунда промедления стала для него роковой. Майер, не тратя ни мгновения лишнего времени коротким и быстрым уколом вогнал шпагу глубоко в грудь. Старого воина. Острие клинка без особых проблем разрушило звенья кольчуги и пронзило мягкую плоть. И только сейчас Генрих понял, что перестарался. Он попытался выдернуть свое оружие из обреченного на скорую погибель тела, но то не собиралось отдавать шпагу назад. Майер чувствовал, как скребется его клинок о ребра, сковавшие тонкое лезвие.

Он уже собирался попрощаться со своей полюбившейся шпагой, которую ему подарил сам государь, как вдруг казавшийся безнадежным трупом помещик схватил его мертвой хваткой за руку. Он смотрел на него ненавистным взглядом, харкал кровью и бессвязно хрипел, но руку не отпускал. Дистанция между ними сократилась ещё сильнее, а шпага по самую рукоятку вошла в тело, натянув кольчугу на спине воина.

— Ты… Умрешь… Со мной… — Прохрипел он и завалился на бок, падая с моста в бурный речной поток и утаскивая за собой Генриха. Раздался громкий всплеск и оба тела, сплетясь подобно двум змеям, скрылись под водой.

По обоим берегам солдаты ещё какое-то время смотрели друг на друга. Одни ждали атаки, а другие, по всей видимости, не решались эту самую атаку начинать. Наконец, бандиты и оборванцы, имеющие несомненный численный перевес, стали переглядываться и потеряли былой запал. Испуганно поглядывая на груду тел, человеческих и лошадиных, который распластались перед мостом, они в полной тишине стали подниматься обратно на холм и вскоре скрылись из виду роты.

— Вот так, — Тихо прохрипел капитан, снимая шлем. — Покойся с миром, командир. Не знал я воинов лучше тебя. — Рота в траурном молчании развернулась, построилась в походную колонну и под тихий барабанный бой двинулась по вечерней дороге к Тихвину.

Глава 12. «Радикальные меры»

1 сентября 1506 года. Новгород.

На шумном Новгородском рынке, живущем в своем привычном, невероятно быстром темпе, как всегда бурлила торговая жизнь. На крышах домов солому меняли на новенькую черепицу, повозки, образуя небольшие заторы, спешили разгрузиться в порту и у крупных торговых точек, а городовые с яркими повязками пристально наблюдали за сохранением общественного порядка. Шум галдящей базарной толпы прервало одно только появление группы всадников в черных мундирах.

— Гвардия… Гвардейцы… Княжьи ближние… — Загомонила толпа, сосредоточив свои взгляды на молодых ребятах, на которых, во многом, опирается власть и которые зачастую действуют от лица правительства.

Слух о «чëрных мундирах», подобно вирусу, очень быстро разошёлся по толпе. Тем временем гвардейцы выехали на середину улицы и один из них, спешившись, встал на деревянный помост, возвысившись над всеми людьми.

— Слушай, народ честной! — Громогласно начал он. — Княжьим указом, от сего дня год новый отчислять не с первого осеннего дня, а с первого января! А летоисчисление всем велено вести не от сотворения мира, а от Рождества Христова! А по сему, — Гвардеец оглядел взволнованную, но заинтересованную толпу зевак. — Заключаю для вас, народ Новгородский, что сегодня первое сентября одна тысяча пятьсот шестого года, а новый, одна тысяча пятьсот седьмой наступит первого января. В этот день князь наш устроит для всего честного люда праздник, большую ярмарку и многое другое!

Люди зароптали, стали что-то бурно обсуждать, кто-то даже стал громко спорить между собой. Однако гвардейцы свою работу сделали. Они, как и многие другие такие же вестовые отряды, известили народ об очередном княжеском указе и сейчас собирались ехать на другое место, дабы проинформировать людей уже там. Но тут с крепостной стены послышался одиночный пушечный выстрел. Народ поначалу вздрогнул, однако панике не поддался. Раздался ещё один далёкий выстрел. Все понимали, что это означает. В город возвращался батальон, в начале месяца отправившийся в очередной поход. Каждый выстрел извещал город о гибели простого солдата в борьбе с мятежниками, разбойниками и прочими врагами государства и честного народа.

Гвардейцы сняли шлемы, а мужчины на площади стянули с себя свои шапки. Все вслушивались в далёкие пушечные аккорды и считали. Четырнадцать одиночных выстрелов прозвучало за пол минуты. Далее начались сдвоенные залпы, которыми поминали сложивших голову сержантов. Число погибших увеличилось до семнадцати. Далее последовал громогласный залп трëх орудий, известивший всех о смерти офицера, скорее всего лейтенанта. Народ всё больше грустнел. Люди вспоминали недавно ушедший батальон, который должен был очистить от разного сброда окрестности покорившегося Тихвина.

И вот, когда, казалось бы, траурная церемония окончена, со всех сторон кольца крепостной стены десятки новеньких, недавно установленных к бойницам пушек изверглись десятками холостых залпов. Громогласный рëв скорби и памяти сообщил затихшему на мгновение городу об уходе какого-то очень важного для страны человека.

Интерлюдия. Александр. Окрестности Новгорода.

Я встрепенулся, услышав вдалеке раскатистый гром пушечных выстрелов. Облокотившись о ствол могучей сосны, я присел на землю. Меланхолия и сонливость, окутавшие меня и не отпускавшие моё сознание на протяжении, наверняка, очень долгого времени, разом испарились, сменившись порывом тревоги.

— Ну вот, — сказал я самому себе, — И до Новгорода весть дошла.

Мне сообщили о потерях экспедиционного корпуса ещё вчера, за сутки до того, как он прибыл в город. Как сейчас помню: вчитываюсь в список потерь, переданных необычно напряжённым гонцом и постепенно прихожу в траурное состояние. Впрочем, оно одолевало меня всякий раз, когда мне сообщали о боевых потерях моей маленькой, но пока что очень эффективной армии. Однако в тот день всё было не как всегда. Мой взгляд скользнул на последнюю, выведенную с особой аккуратностью строку списка и я замер в немом изумлении. В ушах зазвенело, а разум помутнел. Генрих остался там. Я не стал выяснять обстоятельства его гибели, меня это волновало не так сильно. В тот момент, как и сейчас, в моей голове поселилась одна гнетущая мысль. Я просто не верил в то, что потерял его. Первого своего сподвижника, своего друга…

Сразу после получения донесения от гонца, я собрался и, никому ничего не говоря, выехал из города. Без охраны, с одним только ружьём и парой патронов, без сменных лошадей. Мне не хотелось видеть никого, ни с кем не хотелось говорить. Весь оставшийся день я просто блуждал по хвойному лесу, избегая дорог и деревень. Местность мне хорошо знакома, так что заблудиться я не боялся. Я вообще ничего не опасался тогда и не чувствую страха сейчас. Внутри будто бы пустота, которую не в силах заполнить даже набирающий силу инстинкт самосохранения.

Вдруг в кустах позади меня послышался странный шум. Треск веток, шорох опавшей хвои, тихое пыхтение —