Вместе с братьями я поднял на руки Иосифа, мы посадили его на плечи и поспешили вниз с холма.

Все мы промокли до нитки раньше, чем добрались до улицы, а улица уже превратилась в бурную реку. Только слабый свет фонарей, пробивавшийся из сумрака, помогал нам отыскивать дорогу. Вокруг слышался топот ног, люди испуганно кричали, доносились обрывки молитв.

Но ничто не помешало нам добраться до нашего дома, распахнуть двери и всем вместе ввалиться внутрь.

Первым делом мы осторожно посадили Иосифа, его мокрые седые волосы прилипли к голове. Зажгли лампы.

Женщины толпой повели Авигею в глубь дома, ее рыдания эхом отдавались от стен. Они поднялись по лестнице в маленькие комнаты второго этажа, который безраздельно принадлежал женской половине семьи.

Утомленные мужчины опускались на пол.

Старая Брурия и мама принесли нам сухую одежду и вместе с Маленькой Марией и Марой, которые все это время были с ними, стали вытирать нас, стягивать все мокрое и сушить нам волосы.

Иаков лег на спину, задыхаясь от изнеможения, и стал смотреть в потолок. Я привалился к стене.

Престарелый дядя Алфей, озадаченный и удивленный, вошел в комнату. С улицы пришел Клеопа, с него текло ручьями, он никак не мог отдышаться. Вместе с ним вернулись и все остальные дети. Он сам, вместе с Менахемом, запер дверь на засов.

Дождь колотил по черепице на крыше. Потоки воды неслись по водостокам и устремлялись вниз по трубам в емкости для воды, и в микву, и в многочисленные сосуды, расставленные под водосточными трубами и по всему двору. Дождь барабанил в деревянные ставни. Снова и снова ударял с порывами ветра в громыхавшие двери.

Никто не разговаривал, пока мы вытирались и надевали все сухое. Мама обихаживала Иосифа, осторожно снимая с него мокрую одежду. Дети сгребали угли и бегали в волнении по дому, находя все новые лампы, которые можно зажечь.

И вдруг в дверь оглушительно застучали.

— Пусть только посмеет, — сказал Иаков, сжав кулаки. — Если он осмелится войти, я его убью!

— Тише, прекратите, — крикнула его жена Мара.

Стук повторился, не такой громкий, но настойчивый.

Из-за дощатой двери послышался голос.

Я подошел к двери и поднял задвижку.

За дверью стоял в своих богатых одеждах Рувим, такой же промокший насквозь, как и все остальные, и его дед, согнувшийся под тяжестью шерстяных одеяний, в которые он был закутан, а позади них виднелись их лошади и наемные работники.

Иаков сейчас же пригласил всех в дом.

Я пошел вместе с работниками и животными на конюшню. Дверь оказалась открытой. На конюшне было мокро, но уже скоро мы расседлали лошадей и бросили на пол свежего сена. Работники поклонились в знак благодарности. Они получили свое вино, высоко подняли мехи и сказали, что дальше справятся сами.

Я шел к двери дома под навесом, но все равно был мокрый, когда вернулся.

И снова мама принесла мне сухую одежду, а я стоял в дверях, тяжело дыша и с трудом переводя дух.

Хананель с внуком, уже переодетые в сухие шерстяные накидки, сидели перед низкой жаровней напротив Иосифа. У всех в руках были чаши с вином. Иосиф вполголоса произносил слова благословения и уговаривал гостей выпить.

Старый книжник посмотрел на меня, потом на Иосифа. Сделал глоток вина и поставил чашу рядом со своими скрещенными ногами.

— Кто будет говорить от имени девушки? — спросил он.

— Дедушка, прошу тебя… — произнес Рувим. — Благодарю всех вас за ваше гостеприимство, благодарю вас.

— Кто же говорит от ее имени? — повторил Хананель. — Я не желаю оставаться в этом убогом селении дольше, чем это необходимо. Ради этого я пришел и об этом теперь говорю.

Иосиф указал на Иакова.

— Я говорю от ее имени, — сказал Иаков. — Мы с отцом говорим от ее имени. И что же ты хочешь сказать нам по ее поводу? Эта девушка наша родственница.

— Но и наша тоже, — сказал Хананель. — Как ты думаешь, о чем я хочу говорить? Почему, как ты думаешь, я притащился сюда в такой ливень? Я приехал сегодня, чтобы сделать девушке брачное предложение в пользу моего внука Рувима, который сидит сейчас справа от меня, который известен всем вам так же, как известен вам я. И говорю я сейчас о браке моего потомка с этой девушкой. Ее недобрый отец отрекся от нее перед старейшинами селения, на глазах у всех свидетелей, включая меня самого и моего внука, и если вы говорите от ее имени, тогда говорите со мной прямо сейчас.

Иосиф засмеялся.

Больше никто не произнес ни слова, никто не двинулся с места, никто даже не осмелился вздохнуть поглубже. Но Иосиф смеялся. Он посмотрел в потолок. Волосы у него высохли и были теперь совершенно белые, глаза влажно блестели в мерцании углей. Он смеялся так, словно пребывал в задумчивости.

— Ах, Хананель, — сказал он. — Как же я скучал по тебе, даже сам того не понимая.

— Да, я тоже по тебе скучал, Иосиф, — отозвался Хананель. — А теперь позволь мне сказать раньше, чем это скажет кто-нибудь из ваших мудрецов: девушка невинна, она была невинна вчера, она невинна сегодня. И девушка очень юна.

— Аминь, — вставил я.

— Но она не бедна, — произнес Иаков, не теряя времени даром. — У нее есть деньги, которые достались ей от матери, и у нее будет полагающийся брачный договор, составленный в этой самой комнате раньше, чем она будет помолвлена или выйдет замуж, и она будет считаться невестой с этого самого момента до брачной ночи.

Хананель закивал.

— Принесите пергамент и чернила, — велел он. — Нет, вы только послушайте, какой дождь. Есть ли хоть какая-то вероятность, что этой ночью я буду спать под своей крышей?

— Ты желанный гость под нашей крышей, — возразил я, и Иаков забормотал, выражая горячее согласие с моими словами.

Все подхватили слова приветствия. Мама со Старой Брурией принесли для нас похлебку и теплый хлеб.

Из глубины дома, сверху, доносились женские голоса, заглушавшие даже грохот дождя. Я увидел, как Мара вернулась откуда-то, хотя и не заметил, как она выходила. Значит, Авигея уже все знает, моя бесценная, моя печальная Авигея.

Тетя Есфирь принесла пергамент, несколько отдельных листков, и чернильницу с пером.

— Запишите, запишите все, — с воодушевлением произнес Хананель. — Напишите, что все имущество, составляющее ее наследство от матери, принадлежит ей, согласно любому документу, общему или частному, писаному или неписаному, известному изустно и не записанному по решению общества или согласно собственному утверждению девушки, несмотря на возможные протесты ее отца. Запишите это.

— Мой господин, — произнесла моя мать. — Боюсь, это все, что мы можем тебе предложить: немного похлебки, зато хлеб свежий и только что подогретый.