— Но если он ушел от них, нельзя, чтобы он свободно встретился здесь с Монлюсон. Я призову на помощь случай, а вы должны им воспользоваться.

— Начинайте, а я продолжу.

— Сегодня будьте на вечере у королевы. Если король будет в духе, я поднесу веер к губам.

— Если веер коснется их, я внесу его изображение в свой герб, — ответил Сезар, целуя руку Олимпии.

— Так не теряйте же меня из виду — со смехом ответила она. — Да не мешало бы вам придать немножко меланхолии своему лицу.

— Прекрасно! Я надену маску отчаяния.

Как и ожидала Суассон, король был в превосходном расположении духа. Еще бы! Очередная — да ещё и какая — победа! Лицо у него было довольным, у всех же было просто радостное настроение. Как же! Король обещал спасти германскую империю, и он спас ее!

Обергофмейстерша её величества с обычной ловкостью приблизилась к королю и привлекла его внимание к Шиврю. Тот бродил в глубине зала с горестным видом, опустив голову.

— Среди всеобщей радости, — сказала королю Суассон, — бедный граф де Шиврю один ходит печальный. Сегодня утром он говорил мне о своей горести и так меня растрогал!

— А в чем дело?

Тут Суассон в учтивых выражениях объяснила королю его «вину», что Шиврю не смог принять участие в победном сражении. И что, разумеется, лишь достойная награда в виде особы, удостоенной покровительства самого короля, смогла бы… но нет, он не смеет н неё надеяться единственно из благоговения перед августейшей особой его величества.

— Я уже думал об этом, — сказал король.

Веер графини взмыл к её губам. Сезар, еле сдерживая прыть, подошел немедленно.

— Благодарите его величество за желание дать вам блистательное доказательство своей высочайшей благосклонности, — с учтивой торжественностью продолжала графиня.

Шиврю поклонился, выразив как можно сильнее свое изумление.

— Я не из тех, кто заслужил благосклонность вашего величества, — отвечал он, не забыв глубоко вздохнуть.

— Граф, вы исполнили мою волю. Этого достаточно. Разрешаю вам явиться к графине де Монлюсон и передать ей мою волю — сделать вас герцогом д'Авраншем посредством даруемой мною её руки.

— Ах, государь! — лишь прошептал счастливец.

Его действительно охватило волнение, и поэтому его язык — это было большой редкостью — сразу сделался короче. Он лишь склонился к руке короля и коснулся её губами с глубочайшим (заметим, правдивым!) благоговением. Отойдя от короля, он живо отыскал Лудеака.

— Ну-с, кланяйся герцогу, — прошептал он ему на ухо.

— А, что я говорил? — ответил шевалье. — Если ты среди прочих — трудись и прокладывай себе путь в пыли и дыму, подвергаясь опасностям. Если же ловок, — испытывай удовольствие идти к счастью среди великолепия и блеска королевских галерей.

Шиврю самодовольно улыбался, слушая болтовню приятеля. А тот продолжал:

— Знаешь, меня раздирают противоречия. С одной стороны, — ну почему не я на твоем месте? Чем я хуже? А уж желаний у меня хватит и на нас двоих. Как бы я смотрелся герцогом и пэром, да при красивой жене? Да при богатстве, почете и уважении? Ничуть не хуже многих. А с другой стороны, ведь твои победы — и мои тоже. И это очень приятно. И раз уж мне не дано быть вместо тебя, — я всегда буду рядом с тобой. Так я чувствую на себе отблеск не только твоего сияния, но и своего ума, воплощенного в тебе…

«Однако», подумал Шиврю, «и на него находит глупость». Но он лишь одобрительно взглянул на друга.

В этот момент по залам прошел гул восторга и изумления.

Среди придворных появилась женщина ослепительной красоты. Тотчас от одного к другому передалось имя баронессы фон Штейнфельд.

Графиня Суассон торжественно двинулась к ней навстречу. Взяв её за руку, она подошла к королю, отвесила низкий поклон и, не теряя торжественности, произнесла громким голосом:

— С разрешения вашего величества, имею счастье представить баронессу фон Штейнфельд, в порыве благодарности пожелавшую передать французскому двору приветствия от двора австрийского.

Король в очередной (не тысячный ли? Нет, миллионный!) раз проявил свою знаменитую в Европе благосклонность. Он подал баронессе руку, усадил её на почетное место и завел беседу.

Глаза Олимпии засверкали, оттуда посыпались молнии. Она подошла к Сезару и, играя веером, произнесла:

— Случай опять за нас. Лавальер, возможно, никогда не займет свое прежнее место. Как любезен король! Но я не хочу терять предосторожность. Возможны ведь всякие неожиданности, и надо все предусмотреть. А вы, вы-то помните наш уговор?

— Так, словно это было вчера.

— Вы не перемените ваших намерений?

— Нисколько.

— Значит, я могу на вас надеяться?

— И сегодня, и завтра. Да если бы я и не дал вам слова, моя выгода — ручательство вам в этом деле.

— Итак, когда я скажу, что наступил момент действовать, вы…?

— Отвечу вам: я готов.

— Не обращая внимания на средства, которыми я воспользуюсь?

— В политике и в любви важна только цель.

— Вы, герцог, далеко пойдете.

— Потому что следую за вами, графиня.

Они обменялись взглядом и разошлись. Шиврю говорил убедительно, но только не для себя. В глубине души он всегда решал поступать сообразно с обстоятельствами: быть преданным до смерти или неблагодарным до забвения. Словом, «жизнь покажет» — это и было его правилом.

На следующий день, куя железо, пока горячо, Сезар отправился к Орфизе. Он по-прежнему сохранял роль кроткого почитателя, какую он принял по выезде из Германии.

— Я принес вам, кузина, такую весть, которая наполнила бы меня радостью до краев, если бы я мог только надеяться, что вы её примете без огорчения.

— Почему вы полагаете, что она меня может огорчить?

— Да знаете… Наши чувства ведь неодинаковы… В общем, я вчера видел его величество и являюсь от его имени.

— Пока здесь нет для меня никакого огорчения.

— Видите ли… Словом, король прислал меня объявить вам, что ему угодно распорядиться герцогством д'Авранш вместе… с вашей рукой.

— Ах, так, — произнесла Орфиза, бледнея, — продолжайте. Кажется, это ещё не все?

— Признаюсь, нет.

— Так я слушаю.

— Его величество изволил прибавить, что ему угодно, чтобы вы отдали вашу руку… мне.

— И вы, конечно, отказались?

— Я?! Отказать королю?! Отказаться от вас?!

— Вы делаете мне слишком много чести. Но скажите, вы действительно полагаете, что власть короля настолько велика, что дает ему право распоряжаться сердцами его подданных?