– Ой, милорд, со мной случилось такое приключение! – переводя дыхание, выпалила она. – Я ужасно опаздываю, иначе р‑рассказала бы о нем прямо сейчас. Умоляю п‑простить меня! Я быстро!

Рул смотрел ей вслед, пока она не скрылась в своей комнате, после чего продолжил путь и спустился вниз. Очевидно, совершенно не полагаясь на представления собственной супруги о времени, он распорядился, чтобы обед задержали на полчаса, и отправился в одну из гостиных, дабы дождаться появления Горации. Тот факт, что опера начиналась в семь часов, похоже, ничуть не беспокоил его, и, даже когда стрелки золотых часов, стоявших на каминной полке, показали без четверти шесть, он не проявил ни малейших признаков нетерпения. Зато повар, взволнованно метавшийся внизу между индейкой на вертеле и крабами в масле, призывал самые черные проклятия на головы женщин.

Но без пяти минут шесть графиня, являя собой воздушное видение в прозрачной кисее, кружевах и плюмаже, заняла свое место за обеденным столом напротив супруга и с торжествующей улыбкой объявила, что она, дескать, опоздала не очень-то и сильно.

– А если дают Г‑Глюка, то я не возражаю вообще п‑пропустить часть, – сообщила она. – Но я д‑должна рассказать тебе о своем приключении. Только п‑представь себе, Маркус, на меня напали разбойники!

– Напали разбойники? – с некоторым удивлением повторил граф.

Горация, рот которой был набит крабами в масле, энергично закивала головой.

– Мое дорогое дитя, когда и где?

– О, это случилось у «Хафуэй-Хаус», когда я возвращалась домой от Лэйни. Они напали на меня средь бела дня и отобрали кошель. В нем было совсем немного денег.

– Какое счастье, – заметил граф. – Но, очевидно, я чего-то не понимаю. Неужели мои храбрые слуги не оказали никакого сопротивления этим отчаянным грабителям?

– Видишь ли, Джеффрис не захватил с собой пистолеты. Так пояснил мне потом кучер.

– Ага! – сказал граф. – В таком случае, будем надеяться, что он окажется настолько любезен, чтобы повторить свои объяснения мне.

Горация, которая в этот момент накладывала себе на тарелку артишоки, быстро подняла на него глаза и сказала:

– П‑прошу тебя не устраивать сцен, Рул. Это я виновата в том, что так долго задержалась у Лэйни. Не думаю, кстати, что Джеффрис мог с‑сделать что-нибудь, даже будь у него с собой мушкетон, п‑потому как их было несколько и все они п‑палили из пистолетов!

– Вот как! – прищурился Рул. – А сколько именно их было?

– В общем, т‑трое.

Его светлость удивленно приподнял брови:

– Хорри, твой рассказ становится чрезвычайно интересным. На тебя напали три человека…

– Да, и все они б‑были в масках.

– Что ж, этого следовало ожидать, – заметил его светлость. – И ты хочешь сказать, что единственное, чего ты лишилась, был твой кошель?

– Да, но один из них попытался стащить у меня с п‑пальца кольцо. Осмелюсь предположить, они забрали бы все, что у меня было, если бы в этот самый момент ко мне не п‑пришло спасение. Ну разве это не р‑романтично, сэр?

– Безусловно, – согласился граф. – Могу я поинтересоваться, кем были эти молодцы, что совершили столь галантный поступок?

– Это был лорд Л‑Летбридж! – ответила Горация, с некоторым вызовом произнося имя своего спасителя.

Несколько мгновений граф хранил молчание. Затем он потянулся за графином кларета[52]и вновь наполнил свой бокал.

– Понимаю, – сказал он наконец. – Значит, он тоже был в Найтсбридже? Какое счастливое совпадение!

– Да, не п‑правда ли? – согласилась Горация, радуясь тому, что ее слова не вызвали у графа яростного неприятия.

– Прямо-таки ниспосланное самим Провидением. И что же, он в одиночку обратил в бегство этих вооруженных грабителей?

– Да, именно т‑так. Он галопом п‑подскакал к нам, и разбойники бросились наутек.

Граф склонил голову с выражением вежливого интереса на лице.

– И что же было дальше? – мягко поинтересовался он.

– О, потом я спросила его, не согласится ли он вернуться домой вместе со мной, и должна сказать тебе, Рул, что п‑поначалу он вовсе не склонен был принять мое п‑приглашение, но я настаивала, и он с‑сдался. – Она глубоко вдохнула. – И еще я должна с‑собщить тебе, что мы с ним решили стать друзьями.

Глаза их встретились.

– Я польщен таким доверием, дорогая. Ты ждешь от меня комментариев по этому поводу?

Горация выпалила:

– В общем, лорд Летбридж сказал мне, что тебе это не п‑понравится.

– А, он так сказал? – пробормотал его светлость. – А он не назвал причину моего возможного неудовольствия?

– Нет, но он с‑сказал, что знакомство с ним может вызвать п‑пересуды. Тогда мне с‑стало его жаль, и я ответила, что буду дружить с ним, а что г‑говорят люди, мне все равно.

Граф легонько промокнул губы салфеткой.

– Понимаю. А если, предположим, я буду настроен резко отрицательно по отношению к этой дружбе?

Горация изготовилась к битве:

– П‑почему бы это, сэр?

– Полагаю, что редкая проницательность его светлости позволила ему сообщить тебе мои резоны, – суховато ответил граф.

– Мне они п‑показались очень глупыми и – да! – жестокими, – провозгласила Горация.

– Этого я и боялся, – сказал Рул.

– И, – воодушевленно продолжала Горация, – бесполезно говорить мне, что я не д‑должна разговаривать с лордом Летбриджем, поскольку я все равно сделаю так, как р‑решила!

– В таком случае имеет ли смысл просить тебя – очень мягко, ты понимаешь – не дружить с Летбриджем?

– Нет, – отрезала Горация. – Он мне нравится, и я не н‑намерена прислушиваться к гадким п‑предрассудкам.

– В таком случае, если ты покончила с обедом, любовь моя, нам пора отправляться в оперу, – невозмутимо заявил граф.

Горация поднялась из‑за стола с таким чувством, словно у нее выбили почву из-под ног.

В итальянской опере, одним из покровителей которой был его светлость, давали «Ифигению в Тавриде». Это сочинение пользовалось шумным успехом в Париже, где и было впервые поставлено на сцене. Граф и графиня Рул прибыли в середине первого акта и заняли свои места в одной из зеленых лож. Театр был залит ярким светом и переполнен светскими щеголями; одни, не питая особой любви к музыке, собрались здесь, чтобы не отстать от моды, другие – чтобы себя показать, а третьи, коих было совсем мало, подобно графу Марчу, внимательно рассматривали в монокли сцену в надежде отыскать какую-нибудь танцовщицу необыкновенной привлекательности. Среди пышно – и безвкусно – разодетой публики попадались и virtuosi[53], самым известным среди которых оказался мистер Уолпол, уютно устроившийся в ложе леди Харвей. В партере собрались молодые джентльмены, большую часть времени рассматривавшие дам в ложах. Макарони были представлены мистером Фоксом, который выглядел явно невыспавшимся, что было совсем неудивительно, поскольку до трех часов пополудни он играл в кости в «Олмаксе» с милордом Карлайлом, чью юношескую внешность самым причудливым образом украшала мушка в форме кабриолета. Разумеется, был здесь и мистер Кросби Дрелинкурт с огромной бутоньеркой в петлице сюртука и подзорной трубой, приделанной к длинной трости в качестве набалдашника. Макарони, передвигавшиеся мелкими шажками, самодовольно и глупо улыбавшиеся и то и дело подносящие к носу хрустальные флакончики с духами, являли собой разительный контраст с самцами, молодыми денди, которые, в противовес своим расфранченным современникам, ударились в другую крайность. Этих джентльменов не отличала экстравагантность нарядов, если не считать таковой намеренный беспорядок туалета. Их развлечения носили грубый, даже первобытный характер, не в пример утонченным забавам макарони. Этих молодых людей можно было встретить на любом боксерском поединке или на петушиных боях, а когда подобные потехи им приедались, то они запросто могли нарядиться вечером разбойниками, вселяя ужас в мирных обывателей. Лорд Уинвуд, весь первый акт ожесточенно обсуждавший шансы своего любимца-боксера по прозвищу Эльф в противостоянии с протеже мистера Фарнаби, гордо именовавшимся Тигром Блумсбери (поединок должен был состояться следующим вечером на арене «Броутон Амфитеатр»), сам в некотором роде принадлежал к самцам и всю прошлую ночь провел в арестантской, где в компании беззаботной молодежи боксировал со стражей. В результате столь интенсивных физических упражнений у его светлости красовался внушительный синяк под глазом, каковое обстоятельство заставило мистера Дрелинкурта исторгнуть вопль ужаса при встрече с виконтом.