— Потому что «прадед моего прадеда» каждый раз выговаривать неудобно, — насмешливо фыркнул Лева.

— Так он и в самом деле тебе родня? — только сейчас понял Иван.

— Скорее уже предок.

— А этот Тумай, который в Бразилию рванул?

— Просто односельчанин. Дед Овтай его в ученики взял, когда все три его сына в город подались революцию делать.

— Это Сурай, Кочемас и Атямас, которых дед непутевыми назвал? — догадалась я.

Левушка кивнул:

— Кто ж знал, что Тумай с белогвардейцами уйдет? Как с Колчаком начал отступать на восток, так до Латинской Америки и добрался.

— А как же твои? — спросила я, разохотившись к малине и запасливо набирая в туесок.

С лепешками самое то будет. Впрочем, гораздо больше меня, конечно, интересовал вопрос о ночлеге. Вроде бы, несмотря на осеннее, почти сказочное, напоминающее Хохломскую роспись убранство, здешняя осень дарила лаской бабьего лета. Да и со стороны реки веяло теплом, и к пряному аромату прелой листвы примешивался явственный запах парного или даже кипяченого молока. Но кто знает, какие здесь ночи? Иван, конечно, не раз спал в палатке и при минусовой температуре, но влезем ли мы в его укрытие втроем, и как будем делить спальник?

Левушка заботливо ссыпал в мой туесок собранную им по дороге с кустов горсть ягод, беспечно вытер руки о безрукавку, а потом закончил свой рассказ.

— После смерти деда Овтая Атямас и Кочемас вернулись в родную деревню строить советскую власть. Сурай, это который мой пра-пра-прадед, в Москву уехал, на инженера выучился. Заводы потом еще за Урал эвакуировал. Одного из двоих сыновей на войне потерял. Но ему еще повезло. У Атямаса и Кочемаса все дети на фронте погибли, а дом в деревне к нашей семье потом отошел, как дача остался. О даре семейном, конечно, все ведали, но считали досужими байками, пока отец зов флейты нюди не услышал.

На этих словах Левушка отвернулся, делая вид, будто усердно обирает ближайшие к нему кусты.

Иван тоже почувствовал неловкость, не решаясь спросить, о чем собирался еще давеча. Он глянул на меня, явно ища поддержки, и, встретив одобрение, все-таки решился:

— Ты никогда не рассказывал про своего отца. Что с ним произошло? Он что, правда Кощея пленил?

Левушка повернулся к нам, и мне показалось, будто лицо у него сделалось сморщенное и усталое, почти как у деда Овтая. Впрочем, это лишь солнце отбрасывало причудливые тени от ветвей.

— Отец-то пленил, а мы с тобой, два пятилетних остолопа, выпустили, — пояснил он, с трудом подбирая слова, будто не в силах выразить то, что в одиночку пережил и нес столько лет.

— Когда это случилось? — спросила я, пытаясь обнять или согреть, поскольку чувствовала, как друга колотит озноб, от которого не могла спасти даже теплая медвежья безрукавка.

— Тебя, Маш, с нами не было, — отстранился Лева, не желая перекладывать еще на кого-то свою скорбь и вину. — Ты уже училась в музыкалке, и мама повезла тебя куда-то на прослушивание или на конкурс. Твой брат гостил у нас.

— И что произошло? — спросил Иван, чья память, способная удержать всю таблицу Менделеева, похоже, давала сбой, как только дело доходило до тех явлений, которые рациональный мозг никак не желал воспринять и осмыслить.

— Тебе показалось, что зверушка какая-то плачет, — стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал упрек, напомнил Лева. — Решил, будто голубь к нам с балкона залетел или кошка в окно залезла и застряла.

— А там в комнате стояло большое зеркало, — задумчиво проговорил Иван, делая странные движения руками.

— Которое увидели почему-то только мы с тобой.

— Я к нему прикоснулся…

Договаривать Ваня не стал, да и не имело смысла.

Я тоже припомнила, как брат какое-то время боялся зеркал, даже на себя смотреть не желал и вскрикивал во сне про какие-то холодные руки.

Так вот в чем дело. Оказывается, первая встреча с Бессмертным состоялась задолго до того, как мой брат отправился на конференцию к профессору Мудрицкому.

— Но как же Василиса? — выныривая из омута воспоминаний, вскинулся Иван. — Получается, Константин Щаславович ее похитил из-за меня?

— Противостояние по поводу строительства мусоросжигательного завода никто не отменял, — напомнил другу Левушка. — Да и виды на тайгу тоже.

Он хотел что-то еще пояснить, но в это время лес раздвинулся, и мы, едва не навернувшись с обрыва, очутились на берегу Молочной реки.

Ощущение тепла мне не показалось. Над бескрайней белой поверхностью клубился густой пар, и желтоватая субстанция, заполнявшая русло, пенилась и бурлила, кое-где покрываясь тотчас же лопавшейся морщинистой пенкой. Хотя невероятное зрелище отдаленно напоминало Долину Гейзеров, густой молочный запах явственно нам намекал на то, чтобы мы не пытались в Тридевятом царстве искать привычных природных явлений.

— Там что, кипяток? — непроизвольно приникла я к Левушкиному плечу, проверяя свои ощущения и прикидывая, как мы эту преграду станем форсировать.

— Так как иначе кисель приготовить? — в обычной шутливо-снисходительной манере пояснил Лель, ласково ткнувшись носом в мою макушку. — Чуть ниже по течению, где брод, немного прохладнее. Там и переходить станем. Главное — держаться друг друга и в киселе не увязнуть.

— Можно подумать, ты тут уже ходил, — недоверчиво хмыкнул Иван, пробираясь вслед за нами по бровке заросшего густым малинником обрыва.

— И не один раз, — без тени улыбки пояснил Левушка, доставая нож и присматривая среди молодого березняка деревце, подходящее, чтобы сделать жердь. — Когда весь прошлый год Василису разыскивал, пока не понял, что в Слави ее искать бесполезно. Тогда дед присоветовал к внуку своего несостоявшегося ученика обратиться.

Мы с Иваном виновато переглянулись. Как мы могли опустить руки, поверить, что Василису уже не найти? И почему Лева все это время нам ничего не говорил?

— Вы бы все равно ничем не смогли мне помочь, — словно почувствовав наши взгляды, повернулся он. — Видать, еще время не пришло.

Сейчас минули зароки и пропели все петухи. Мы с Иваном тоже выбрали себе по жерди, разделись до рубах и, надежно упаковав нашу одежду, вслед за Левой спустились с горки, приблизившись к кромке, где вместо тины плескалась снесенная течением свернутая в трубочку пенка. Подойдя к самому краю, Левушка наклонился, попробовал жердью дно, поводил над поверхностью рукой, невольно вызывая в памяти образ Конька-горбунка из сказки в его театральном варианте, потом удовлетворенно кивнул, приглашая следовать за ним.

Не скажу, что мне часто приходилось переходить вброд реки и даже ручьи. На даче и в ее окрестностях Ваня с Левой и то норовили перенести меня на руках, не говоря уже о Никите. Но тут такой вариант,