с чувством юмора, приятен в общении – до того момента, пока не выскажешь сомнения в правильности стремления отделить Каталонию от Испании. Вот тут симпатичный увалень превращается в свирепого быка, ничего не слышащего и ничего не видящего, кроме противника, которого надо поднять на рога.

Я расстался с ним с твердым ощущением нарастающего кризиса – и не ошибся. В сентябре 2017 года, несмотря на запрет со стороны испанских властей, президент Каталонии Карлес Пучдемон объявил о проведении референдума о независимости. «За» проголосовали 92 %, но в референдуме приняли участие только 43 % населения. Таким образом, осталось неизвестным, чего хочет большинство каталонцев. Несмотря на эту неопределенность, 23 октября Пучдемон провозгласил независимость Каталонии. Испанские власти, которым порядком надоели «каталонские безобразия», только и ждали этого, чтобы имеющими у них силами, в том числе вооруженными, покончить с «предателями Испании». Как только по-настоящему запахло жареным, Пучдемон бежал из страны. Хункерас не бежал. Вместе с несколькими другими членами самопровозглашенного правительства «независимой Каталонии» он был арестован.

Два года этот несгибаемый человек провел в тюрьме. «За идею сижу, – говорил он, – а не за деяния». 14 октября 2019 года Верховный суд Испании приговорил его к 13 годам тюремного заключения с запретом после выхода из тюрьмы заниматься политикой еще 13 лет.

Хункерас не спасался – защищал, как он считает, интересы каталонцев, хотя было понятно, что испанская власть – это та же ветряная мельница, против которой у него не было никаких шансов.

Так как: он – Дон Кихот?

Боюсь, что нет однозначного ответа.

* * *

Ну вот, собственно, и все. Закончилась испанская тетрадь. И завершив ее, я неожиданно для себя затосковал по Испании, по испанцам, по Кихоту и Санчо, по этой смеси идеализма и заземленного скепсиса, по этой прекрасной, доброй, но и жестокой, внешне сдержанной, но внутри страстной и бурлящей стране, по призыву фламенко, по приветствию: “¡Holahombre!”, по реву: “¡Toro! ¡Toro!”.

Когда-нибудь вернусь. Обязательно вернусь.

Английская тетрадь

Введение

Почему «введение», а не «предисловие»? Потому, что к Англии и ко всему английскому не может быть предисловия. В английское можно только ввести.

Одна пожилая японская дама, проведшая детство в Англии, а потом, уже будучи взрослой, там работавшая, сказала мне: «Англичан понять невозможно. Они – загадка».

Мне очень хотелось ответить ей: «Как и вы, японцы», но я воздержался, опасаясь того, что это может быть воспринято ею как выражение неуважения, а допустить такое с японцем совершенно невозможно. Самурай бы тут же выхватил меч-катану и снёс бы мне голову. К счастью для меня, самураев больше нет. Хотя нет, самурай живёт в душе каждого, абсолютно каждого японца, почему проявление даже малейшего намёка на неуважение к его персоне совершенно невыносимо. Дама эта голову бы мне не снесла, но разговор прекратился бы тут же. Вместо оживлённого лица появилась бы непроницаемая маска отчуждения, вместо взаимного обмена – пустота. И поэтому я сказал:

– Удивительны ваши слова, ведь я всегда говорил, что англичане – европейские японцы.

Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась уголками губ и сказала:

– Да… Почти.

Я до сих пор сожалею о том, что не спросил её, к чему относится это «почти»? К тому, что англичане почти японцы или что они почти европейцы? Теперь, вспоминая тот разговор, думаю, что она имела в виду и то и другое. То, что англичане не японцы, очевидно, а вот то, что они не европейцы, наблюдение тонкое, которое совпадает с мнением если не большинства, то значительного числа жителей Коварного Альбиона.

Спросите англичанина, считает ли он себя европейцем. Только не ждите ответа «да» или «нет». На подобные вопросы, требующие ответа, касающиеся внутреннего мира, самооценки «да» или «нет» исключены, потому что вы, пусть не желая того, вторглись в приватный мир англичанина, а этот мир не касается никого, кроме него самого. Задавать такой вопрос может только человек неотёсанный, лишённый тонкости. Словом, не англичанин.

Кстати, когда я спросил эту японку, правда ли, что нас, европейцев, японцы считают варварами, она, чуть подумав, сказала:

– Да. Только мы это слово понимаем не так, как вы. Мы это понимаем как «неуклюжий»: вы все размахиваете руками, выставляете ноги, громко говорите, ведёте себя как слон в посудной лавке. Вы лишены тонкости.

Повторяю, на вопрос «европеец ли вы?», заданный англичанину, вы не получите односложного, определённого ответа. Скорее всего, вы услышите нечто вроде «это счастье нас миновало» или «увы, не повезло», наконец, нечто неопределённо-задумчивое, например «ума не приложу, как ответить вам», и вы так и не поймёте, что же на самом деле вам ответили. А на самом деле важно не то, что ответили «да» или «нет», важно то, что англичанин про себя подумал нечто вроде «как вы смеете вторгаться в мой privacy?». Пишу это слово по-английски, потому что в русском языке ни слова такого, ни понятия такого нет (как, впрочем, и во многих других языках). В оксфордском англо-русском словаре это слово переводится так: «уединение». Это, мягко говоря, неправильно.

Приваси (ударение на первом слоге) – так англичане произносят это слово – это сугубо личное пространство, куда всем вход воспрещён. Семилетний ребёнок может закрыть дверь своей комнаты со словами “I want my privacy” («я хочу свой приваси»), а это значит, что никому нет туда входа, что это для всех запретная территория, что невозможно даже подумать о том, чтобы нарушить её границы.

Ну ладно, пусть у англичан есть понятие, которого нет у других. Это полбеды. Но у них есть манера употреблять слова таким образом, что мы с вами понимаем их совсем не так, как они.

Вот вы рассказываете англичанину какую-то историю, и он по ходу вашего рассказа говорит: «Как интересно!»

Окрылённый его похвалой, вы продолжаете свой рассказ, и вам невдомёк, что на самом деле он сказал: «То, что вы рассказываете, скучно до посинения».

Или вы высказываете англичанину свои соображения по какому-то вопросу, на что он говорит: «Я услышал вас».

Вы расстаётесь с приятным чувством, что ваша точка зрения оценена. Но на самом деле он сказал: «Большей глупости я никогда не слыхал».

Или вы пообщались с англичанином, и в конце беседы он говорит вам: «Давайте как-нибудь пообедаем».

Вы обрадованно отвечаете: «Да, конечно, обязательно». А ведь на самом деле вам было сказано, что ни при каких обстоятельствах он не то что не