Запыхавшаяся от бега мама Пастухова выложила все папе на одном дыхании. Тот схватился за голову, потом – за сердце, а потом вытащил ремень из поношенных профессорских брюк.

Лизавета орала больше на публику. Публика в лице лестничной общественности ликовала.

Дальше в жизни семьи Пастуховых не было ничего интересного. Лизавета росла, и пагубное ее пристрастие к мужскому полу со временем становилось только сильнее. Она беспрестанно влюблялась в самых симпатичных мальчиков в школе и начинала их преследовать своей любовью. Мальчишки от нее шарахались – на вид довольно привлекательная, рано сформировавшаяся Лиза Пастухова слыла среди своих одноклассников непроходимой дурой.

Она знакомилась с парнями на дискотеке, в кафе, просто на улице. И всех тащила домой. По наблюдению все той же соседки Лидии кавалеры Лизке попадались незавидные и все какие-то подозрительные. После визита одного типчика с бегающими глазками и прилизанной челкой из дома Пастуховых пропали все деньги на хозяйство, старинный нож для разрезания бумаги с серебряной рукояткой и ящичек черного дерева с хрустальными флаконами. Бронзовая антикварная лампа и ваза из оникса уцелели только потому, что типчик был хлипкого сложения, а вещи большие и тяжелые.

К тому времени Лизавете уже исполнилось девятнадцать лет. Школу с грехом пополам она закончила, о продолжении учебы нечего было и думать, и несчастные родители ломали голову над трудоустройством дочери.

В течение полутора лет Лизавета работала лаборанткой в каком-то институте, фасовщицей в супермаркете, регистраторшей в участковой поликлинике, официанткой в бистро, разносчицей телеграмм. То есть только так говорилось, что работала, на самом деле она не могла продержаться ни на одной новой работе больше месяца. Она путала химические реактивы и карточки больных, а также ценники на товарах. Владелец бистро уволил Лизавету за то, что она слишком долго задерживалась у столиков мужчин, обедавших в одиночестве, а жена писателя Вострикова, которому Лизавета принесла поздравительную телеграмму, едва не спустила смазливую почтальоншу с лестницы. Та вздумала сама поздравлять юбиляра слишком нежно, так что удивленная жена, придя из магазина, застала в прихожей целующуюся парочку.

В торговлю родители Лизавету не пускали: папа справедливо рассудил, что дуреха-дочка тут же проторгуется, все навесят на нее, а расплачиваться придется ему.

После кражи терпение у родителей лопнуло. Бабушка Лизаветы к тому времени умерла в далекой провинции, отец продал крепкий деревенский дом с фруктовым садом, а также старинную икону в серебряном окладе, лампу на бронзовой подставке в виде греческого бога Аполлона и антикварную вазу молочно-белого оникса с золотыми ручками. Вырученных денег хватило на скромную однокомнатную квартирку в спальном районе далеко от метро.

На новоселье родители купили дочке двуспальную кровать и подарили свой старенький холодильник, после чего отец открытым текстом объявил дочери, чтобы больше она на них не рассчитывала.

Лизавета ужасно обрадовалась. Она считала, что ей не везет с мужчинами только из-за того, что мешают родители. А теперь, на свободе, личная жизнь непременно наладится. Она хотела получить в собственность своего собственного мужчину, любить и обихаживать его в отдельной квартире.

Правда, никак не получалось. Нет, кавалеры имелись – Лизавета была по-своему привлекательна, опять же квартира, хоть и неказистая, но своя. Да попадались все какие-то личности несерьезные и неблагодарные.

По рекомендации прежней соседки, той самой Лидии, которой до всего было дело, Лизавета устроилась на рынок. Лидия сидела там в палатке и взяла Лизавету в помощницы. Денег перепадало Лизе маловато, однако хватало на питание и неотложные нужды.

Каждого встреченного мужчину Лизавета тотчас приводила в дом, окружала его любовью и заботой, готовила еду, обстирывала, пришивала пуговицы и даже штопала носки. Откуда-то появлялись у нее трудолюбие и навыки. Неблагодарные сожители такой Лизаветиной заботы совершенно не ценили, пили-ели на ее деньги, после чего начинали скандалить и даже распускали руки. Лизавета кротко терпела такое отношение, тогда сожители просто уходили, обругав ее напоследок и прихватив на память кое-что из квартиры.

Один украл электрический чайник, другой – простенькое колечко с бирюзой, которое та самая умершая в деревне бабушка подарила любимой внучке на шестнадцатилетие, третий позарился на новые зимние сапоги. Лизавета все удивлялась, зачем они ему понадобились, пока практичная Лидия не вправила ей мозги – подлец продаст их на толкучке задешево.

Потом Рашид, знакомый хозяина торговой палатки, которого неразборчивая Лизавета подцепила прямо на рабочем месте, как-то вечером ни с того ни с сего впал в ярость и избил ее до крови. Соседи, услыхав истошные крики, вызвали милицию, так Лизавета познакомилась с милиционером Федором Степановичем. Рашида он быстро успокоил и даже оформил на пятнадцать суток, а сам стал захаживать к Лизавете на огонек. Был он немолод – прилично за сорок, имел жену и двоих детей, так что Лизавета особенных планов насчет него не строила. Однако он ходил раз в неделю, пил чай с пряниками, все оглядывал квартиру и даже зачем-то обмерил кухню.

Потом вдруг попросил Лизавету временно прописать в квартиру его племянника из Боровичей. Лизавете неудобно было отказывать приличному солидному человеку, она согласилась.

Племянник оказался небольшого роста тщедушным белобрысым парнем с вечно слезящимися глазами, розовыми, как у простуженного кролика. Однако держался он с Лизаветой вежливо, не пил и даже делал кое-что по хозяйству.

Через некоторое время она привыкла к Геночке, как к родному, а Федор Степаныч стал уговаривать ее выйти за Гену замуж. Парень хороший, непьющий, с руками, дядя устроит его на работу в милицию, и будет Лизавета за ним как за каменной стеной. Лизавета умом была согласна, однако где-то в глубине души сидел маленький неприятный червячок – уж больно неказист дядин племянник, да еще эти вечно слезящиеся глаза. Не таким виделся ей муж. Но выбирать не приходилось, так что они подали заявление в ЗАГС и сыграли свадьбу через месяц. Приехала многочисленная родня из Боровичей, гуляли долго, больше недели, Лизавета не успела осознать себя в роли хозяйки и замужней женщины, потому что все время находилась в подпитии. Как-то так получалось, что Федор Степаныч был все время рядом и подливал и подливал ей вина.

– Ну, все ясно, – прервала Лизавету Лола, которой до чертиков надоела и эта несуразная девица, глупая и невезучая, и то, как напоказ суетился вокруг нее Маркиз.

Лоле хотелось встряхнуть идиотку как следует, так, чтобы мозги у той перемешались, может, они на место встанут, и будет хоть какая-то польза.

Хотя вряд ли, нет в этой голове никаких мозгов, и никогда не было, сплошной монолит или, скорее, пустота.

– Можешь не продолжать, – сказала она, – увели у тебя квартирку-то, ясен пень…

– Точно, – Лизавета тяжко вздохнула и опустила голову, – оказывается, я им по пьяному делу какие-то бумаги подписала – ну, что Генке квартиру дарю и никаких претензий не имею. Вот зачем мент-то меня обхаживал, одного чаю цистерну выпил…