изнываю… Солнца, света!..

Мертвящей жизни давит гнет,

И нет исхода, нет ответа!

II.

«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,

Недуг твой давно мне знаком», –

Сказала Инесса, подруга моя,

Ко мне заглянув вечерком.

«О друг мой, тебе я могла бы помочь,

Лишь только скажи, повели,

И будешь со мной в эту долгую ночь

Далеко от скучной земли.

Мы тихо скользнем в заповедную даль,

Незримо, неслышно для всех.

Узнаем восторги, узнаем печаль,

Истому нездешних утех.

Я тайной владею; открыла мне мать

Могущество власти своей.

Я грозы и ливни могу вызывать

И слать их на жатвы полей.

Хочу – и надвинутся тучи, как щит,

На ясную неба лазурь,

И гром загрохочет, и вихрь загудит,

И стоны послышатся бурь.

И воронов черных несметная рать

Завьется в сиянье луны…

Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,

Увидеть бессмертные сны?

Уйдем же туда, в заповедную даль,

Где с воплями борется смех.

Где будут восторги и будет печаль

Истома нездешних утех!..»

III.

Раздвинулись стены. Пред нами сверкал

Пурпурными тканями убранный зал;

Их тяжкие складки казались красней,

Кровавясь под блеском несметных огней.

Мы поздно явились. Окончился бал.

Но воздух от пляски еще трепетал.

И музыки сладкой и нежной, как сон,

Стихал, замирая, серебряный звон.

Собрание странное видели мы:

С людьми здесь смещались исчадия тьмы,

Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа

Вилися бесшумно, как призраки зла.

И наши тут были. Узнали мы их.

Среди опьяневших, безумных, нагих,

И тех, что с давнишних считалися пор

За лучших из жен, дочерей и сестер…

Вампиров мне сердце прожгла красота!

Вампиров, как маки, сияли уста,

Как маки кладбища на мраморе плит,

Алели и рдели меж бледных ланит.

И вспухшие губы, пятная любовь,

В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,

Змеились улыбкой, дразнили мечты,

Сулили восторг неземной красоты…

Мы ждали. – И миг несказанный настал,

И кто-то, суровый, пред нами предстал,

В венце и порфире, одетый в виссон,

Зловеще-багровым огнем окружен.

И все мы, объятые чувством одним,

Невольно во прахе склонились пред ним.

Но молча и гордо проследовал он

Туда. Где сиял раззолоченный трон.

И арфу он взял, и на арфе играл,

И звуками скорби наполнился зал.

И вздохи той песни росли и росли,

И в царство печали меня унесли!

Он пел о растущих над бездной цветах,

О райских, закрытых навеки, вратах,

И был он прекрасен, и был он велик,

В нем падшего ангела чудился лик.

И дрогнуло сердце отзывной струной,

Далекое вновь пронеслось предо мной,

Как будто, завесу над прошлым моим

Рассек лучезарным мечом серафим.

И вспомнилось время безгрешных годов

Небесных мечтаний, божественных снов,

Унылую жизнь озаривших едва, –

И детской молитвы святые слова…

И плакали, тесной сомкнувшись стеной,

В отчаянье общем и в муке одной,

Бесплотные духи и дети земли,

Что крест свой нести до конца не могли.

О, сколько страданий воскресло вокруг!

Расширенных взоров, ломаемых рук…

И крик матерей, и рыдания вдов,

Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.

«Все то же; их горем не тронут я!» –

Сказала Инесса, подруга моя.

«Оставим стенанья юдоли земной,

Мы здесь собралися для цели иной». –

И гроздья она обвила вкруг чела,

И кубок янтарным вином налила,

Высоко взметнула бокал золотой

И стала, блистая своей наготой.

И все оживилось и ринулось вдруг,

Сцепился, завился ликующий круг, –

И бубны звучали, и слышался смех

Средь царства печали рожденных утех…

IV.

Я не помню – когда и не знаю – зачем,

Я очнулась в юдоли земной.

И весь мир мне казался безлюден и нем,

Мне, вкусившей от жизни иной.

И опять потянулись бесцветные дни

Лицемерных молитв и труда.

Все – как прежде, но чистые грезы одни

Не вернутся ко мне никогда.

И со смехом теперь я предстану на суд,

И на пытке не выдам сестер.

Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,

Я спокойно взойду на костер.

И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,

Наслажденья восторг неземной,

Тех, что крест свой нести до конца не могли

И вкусили от жизни иной?

Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,

Кто – меж скукой земли и грехом –

Дерзновенно и радостно выбрали грех

И пред смертью не плачут о нем?» –

Но слыву я примерной и доброй женой,

И не говор мне страшен людской;

Я бледна, я больна от печали одной,

Я томлюсь безысходной тоской.

И спешу я во храм, но, смущенная, там,

Как пред дверью с забытым ключом,

Я не смею и взоры поднять к небесам,

И не в силах просить ни о чем.

Я молитву начну и не кончу ее, –

Струны арфы послышатся мне.

И звучит, и вливается в сердце мое

Чей-то голос в немой тишине.

Чей-то голос звучит, чей-то голос поет

О величье тернистых дорог,

Серых дней и забот, чей безропотный гнет

Пред Всевышним, как подвиг, высок.