Ни слова не говоря, гувернантка подошла к двери кабинета и постучала.

– Входите! – донеслось изнутри.

Секретарь разочарованно прищелкнул языком и растворился в недрах дома.

Генри Эштон кинул на вошедшую миссис Норидж тот особенный быстрый взгляд, которым смотрит человек, опасающийся плохих вестей. По лицу визитера он пытается прочитать, будет ли нанесен удар сейчас, или же судьба милостиво предоставляет ему отсрочку.

– Мистер Эштон, завтра возвращается ваша дочь. Не будет ли каких-нибудь дополнительных указаний?

Генри Эштон позволил себе расслабленно откинуться на спинку кресла. Напряжение исчезло с его лица.

– Указаний? Нет, никаких. До завтрашнего утра вы свободны. Ах, да! – вспомнил он. – Шарлотта, моя кузина, чувствует себя лучше. Сегодня вечером я смогу представить вас ей.

– Мы уже познакомились, сэр.

Снова этот быстрый тревожный взгляд. Миссис Норидж встретила его спокойно.

– Моя кузина… – медленно проговорил мистер Эштон. – Она иногда кажется чудаковатой.

– Вот как, сэр?

– Вы не заметили?

– Мы беседовали совсем недолго, – уклончиво ответила миссис Норидж.

– Если вам доведется разговаривать с ней дольше… – Сэр Генри казался смущенным. – Вряд ли, но вдруг такое случится… В общем, постарайтесь не удивляться. У Шарлотты нелегкая судьба…

– Вот как?

В свое «вот как» миссис Норидж вложила ничтожно малую толику заинтересованности. Она давно усвоила: чем меньше любопытства проявляешь к чужим делам, тем охотнее люди выкладывают все подробности. Ничто так не побуждает к откровенному разговору, как отсутствие интереса в собеседнике. Люди словно хотят доказать ему, что он ошибается, не считая их дела стоящими внимания.

Генри Эштон не стал исключением.

– Вы знаете, что она сирота?

– Нет, сэр.

– Это так. Ее родители погибли, и мои отец с матерью взяли Шарлотту к себе. Она выросла с нами в этом доме.

Он поднялся, зачем-то подошел к двери и выглянул в коридор.

– Мы очень дружили с ней, – вернувшись, сказал он. – Я старше на десять лет. Такая разница обычно является непреодолимым препятствием для дружбы детей. Но с нами этого не случилось. Мои родители на все ее проказы смотрели сквозь пальцы, даже когда они были не совсем безобидны.

– Не совсем безобидны? – переспросила миссис Норидж.

Но мистер Эштон не счел нужным развивать эту тему.

– Шарлотта очень поздно вышла замуж, и мы были рады за нее. Мистер Пирс казался человеком достойным во всех отношениях. Его смерть стала полной неожиданностью для всех нас.

– Отчего он скончался? – позволила себе спросить миссис Норидж.

– Какая-то редкая болезнь, я так и не запомнил ее названия. Она свела его в могилу буквально в три дня. Невероятно – такой здоровый, полный жизни человек! Шарлотта, конечно, очень страдала. На похоронах ее невозможно было узнать.

Он поднял глаза на гувернантку.

– Я рассказываю вам это все, чтобы вы уяснили: я очень тепло отношусь к Шарлотте. И ни от кого не потерплю насмешек!

– Насмешек, сэр?

Миссис Норидж казалась искренне удивленной такой возможностью, и Генри Эштон смягчился:

– Это неважно. Полгода назад мы с женой взяли Шарлотту к себе, в этот дом, где она выросла. Я надеялся… Я надеюсь, – исправился он, – что здесь ей станет лучше. Она… одно время она казалась совсем больной…

Теперь Генри Эштон тщательно подбирал слова.

– Возможно, вмешательство хорошего врача… – так же осторожно начала миссис Норидж.

– Она проходила обследование! – резко сказал пожилой джентльмен. – И она не сумасшедшая! Я лично привез сюда двух докторов. Они разговаривали с ней не меньше трех часов и заверили меня, что нет и тени помешательства!

Он даже покраснел от негодования.

И тут миссис Норидж погрешила против истины.

– Миссис Пирс показалась мне вполне рассудительной леди, – мягко сказала она.

Генри Эштон несколько мгновений не сводил с нее пристального взгляда, словно желая рассмотреть тень насмешки в ее лице.

Но невозмутимый вид гувернантки, казалось, успокоил его.

Вернувшись в свою комнатку, больше похожую на склеп, миссис Норидж достала маленький нож и принялась чистить яблоко.

Люди для нее делились на две категории: на тех, кто режет яблоки на дольки, и на тех, кто поедает их целиком. Сама миссис Норидж принадлежала к первой категории. Вторых она в глубине души считала людьми легкомысленными и не слишком воспитанными.

В минуты сильной задумчивости рука ее сама тянулась к фруктовому ножу. Снимая яблочную шкурку тонкими стружками, миссис Норидж ощущала, как мысли приходят в порядок.

А сейчас ей было над чем подумать. Упомянув о враче для Шарлотты Пирс, она имела в виду самого обычного семейного доктора. На эту мысль ее навела болезненная внешность сестры сэра Генри.

Однако мистер Эштон решил, что речь идет о психиатре.

«Два доктора обследовали ее», – сказал он. Очевидно, боль утраты, постигшей Шарлотту Пирс, была так сильна, что она вела себя как помешанная.

Мистер Эштон просил не насмехаться над ней, а жена лавочника предупредила, что три человека в этом доме сошли с ума.

Эмма Норидж вспомнила утреннюю встречу с Шарлоттой и точным ударом ножа разрубила яблоко пополам.

На следующее утро Агнесса Эштон и ее дочь вернулись из поездки. Дом встряхнулся, словно старик, выползший на солнце весной. Даже новая кухарка, пугливая толстуха, роняющая ножи и ложки при каждом громком звуке, приободрилась и повеселела.

– Дэйзи, вы сегодня чудесно выглядите, – сказала миссис Норидж.

– Благодарю вас, мэм. Когда в доме ребенок, у всех прибавляется радости. Словно невинное создание может защитить нас.

Лилиан Эштон и впрямь выглядела невинным созданием. Хрупкая белокурая девочка нежно обняла отца и присела перед гувернанткой в вежливом книксене.

– Рада познакомиться, Лилиан, – сказала Эмма. – Надеюсь, мы с тобой подружимся.

Девочка подняла на нее голубые глаза. Мистер и миссис Эштон стояли за спиной дочери и не могли видеть мелькнувшей в них враждебности, когда она без выражения ответила:

– Непременно подружимся, миссис Норидж.

Прошелестели легкие шаги, и худая фигура в черном платье показалась в дверях.

– Тетушка!

Лилиан радостно бросилась к Шарлотте.

– Тетушка, я так соскучилась! Я привезла тебе подарок.

Миссис Пирс в ответ нежно улыбнулась: