– Фрэнк, – сказала я, – как ты себе это представляешь? Я не журналистка, я только печатаю на машинке. Я даже стенографировать не умею…

– Послушай, – взмолился Фрэнк, – я когда-нибудь о чем-нибудь тебя просил?

– Тысячу раз, – ответила я. – Если не больше.

– Значит, это будет тысяча первый и последний, – посулил Фрэнк. Голос его звучал как-то невнятно, и невольно я забеспокоилась.

– Что у тебя с голосом? – спросила я.

– Ничего, абсолютно ничего, – поспешно ответил он. – Послушай, у меня в столе лежит список вопросов. Задавай их один за другим и просто записывай ответы, поняла? Интервью выйдет за моей и твоей подписью. Скажи, разве тебе не хочется увидеть свою фамилию в газете?

– У тебя никогда не было гастрита, – буркнула я. – Фрэнк, в чем дело?

– Хорошо, – сдался он. – Меня избили из-за карточного долга, и я не могу сейчас брать интервью. Теперь ты мне поможешь? Я не могу попросить других репортеров, потому что они постараются мне подгадить, а я очень хочу, чтобы меня перевели из хроники в другой отдел. Интервью с Майрой Хоуп – это мой шанс!

– Так бы сразу и сказал, – вздохнула я. – Ладно, я тебе помогу.

– Там работы максимум на полчаса, – посулил Фрэнк. – Приедешь на студию с Роджером, он сделает пару снимков мисс Хоуп, а ты задашь вопросы. Все!

– А меня пустят на студию? – спросила я. – Они же ждали тебя.

– Конечно, пустят! Пропуска в редакции, а имена вы вписываете сами.

Я заполнила пропуска и отдала их Роджеру Экеру, взяла с собой список вопросов, блокнот и карандаш, и на машине фотографа мы отправились в Голливуд. Литературные приличия обязывают добавить тут пару строк о предчувствиях и предзнаменованиях, но могу поклясться чем угодно, что мироздание не сподобилось подать мне какого-либо знака или намека на то, что происходящее в последующие несколько часов окажется важным для моей судьбы. Впрочем, я определенно могу сказать, что небо было синим, пальмы – зелеными, а дорога – серой. Если же вам мало этих красок, то добавлю, что галстук фотографа оказался винно-алым в косую полоску, а костюм на мне – вот черт, я совершенно не помню, что именно надела в тот день. Сумочка, во всяком случае, у меня была новая – я потратила на нее часть премии, полученной от миссис Блэйд.

Нет ничего более реалистичного, чем фабрика грез. Любая студия со стороны напоминает скопление ангаров или складов, и студия «Стрелец», на которой работала Майра Хоуп, не была исключением. Лишь огромные буквы названия над главным зданием да хорошо знакомая зрителям эмблема – кентавр, целящийся из лука в звезду, – говорили о том, что тут снимают кино. Возле шлагбаума, преграждавшего въезд на территорию, стоял бдительный полицейский, потея от усердия и от жары. Неподалеку в стеклянной будке скучал его коллега.

– Мы из газеты, – представился Роджер, остановив машину у шлагбаума. – На интервью к мисс Хоуп. Вот наши пропуска.

– Седьмой павильон, – буркнул полицейский, изучив пропуска и возвращая их нам. – После ворот прямо и второй поворот налево. Заблудитесь, спросите дорогу у любого работника, он подскажет, как туда доехать.

– Прямо и налево – как тут можно заблудиться? – проворчал Роджер, когда мы проехали ворота.

И тем не менее, разумеется, мы заблудились и четверть часа кружили среди павильонов, похожих друг на друга как две капли воды и отличающихся только номерами над входом. На мои робкие предложения остановиться и уточнить дорогу у местных Роджер только недовольно хмурился и вертел головой, высматривая как сквозь землю провалившийся седьмой павильон. Наконец мы оказались возле здания на вид попроще и поменьше, напоминающего двухэтажную коробку с окнами. Подъехав ближе, мы прочитали вывеску: «Сценарный офис», под которой висел перечень фамилий и номеров кабинетов.

– А что, сценаристы тоже работают на студии? – удивилась я. Мне казалось, что они, как писатели, трудятся, не выходя из дома.

– Штатные – конечно, – хмыкнул Роджер. – С девяти до пяти. Им за это и деньги платят.

Из офиса сценаристов только что вышел седоватый джентльмен с сигаретой в углу рта. Высунувшись из машины, я поздоровалась и спросила, как нам проехать в седьмой павильон.

– Репортеры? – хмыкнул джентльмен, заметив на заднем сиденье фотоаппарат Роджера. – Седьмой павильон совсем в другой стороне. Смотрите: сейчас вам надо ехать прямо до третьего павильона, возле него свернуть налево, потом опять прямо и… гм… Знаете что, лучше всего после третьего павильона спросите дорогу, иначе вы до вечера будете тут плутать. Кстати, Майра Хоуп сегодня не в настроении, так что будьте с ней осторожны.

– С чего вы взяли, что нам нужна именно мисс Хоуп? – не удержалась я. Мой собеседник расхохотался.

– Так ведь именно ее фильм снимается в седьмом павильоне… Или вы собираетесь взять интервью у кого-нибудь из статистов? Нет? Так я и знал! Статисты и сценаристы никогда никого не интересуют…

Я поблагодарила его, а он пожелал нам удачи, когда мы уезжали. Возле третьего павильона мы спросили работника, который нес кабель, как нам найти седьмой павильон, и таким образом добрались до пятого, а оттуда уже оказалось рукой подать до седьмого. Вход в павильон располагался над невысоким крыльцом в три ступени. Сбоку от входа висел фонарь, а на двери красовалась надпись: «Не открывать, если горит красный свет». Как будто этого было мало, возле крыльца стоял метроном, снабженный надписью: «Не входить, если механизм движется или звенит звонок». Фонарь горел зловещим красным светом, метроном методично раскачивался, и я поймала себя на мысли, что вся сцена выглядит довольно-таки сюрреалистично.

– Черт, они снимают, – вздохнул Роджер, снимая шляпу и обтирая лоб клетчатым платком. – Ты впервые на студии?

– А что, так заметно?

Он усмехнулся.

– Я и сам тут первый раз. Раньше меня не посылали фотографировать звезд. Хотя вряд ли Майра Хоуп долго продержится.

– Почему? – спросила я.

– Ей уже за тридцать. Она неплохо смотрелась в немом кино, но сейчас вкусы публики изменились.

Красная лампочка погасла, метроном щелкнул и остановился.

– Пошли, – скомандовал Роджер. Мы поднялись на крыльцо, открыли дверь, которая издала протяжный звук, похожий не то на зевок, не то на бормотание, и вошли в павильон.

Изнутри он казался огромным и почти пустым. Декорация богатой квартиры с белой резной мебелью, диванами и расписными ширмами занимала только небольшую его часть, и вокруг этой декорации стояли ослепительно горящие юпитера, экраны отражателей на подставках и конструкции, напоминающие строительные леса, на которых стояли дополнительные прожектора и суетились люди. Под ногами, как змеи, извивались кабели электрооборудования, и я едва не зацепилась каблуком за один из них, но Роджер успел громким шепотом предостеречь меня. Возле камеры, установленной на треноге, находилась группа примерно в два десятка человек. Помощник звукооператора возился с приспособлением вроде удочки, к концу которой был прицеплен микрофон, парикмахер поправлял прическу кому-то из актеров. Майру Хоуп я узнала сразу. В жизни она оказалась выше ростом, чем выглядела в кино, и гораздо старше. У нее было хищное лицо с мелкими аккуратными чертами, недобрые маленькие глаза и тонкие губы, искусно подрисованные и покрытые кроваво-красной помадой. Брови выщипаны в ниточку, на веках тени, смахивающие на лиловую штукатурку, количество накладных ресниц поражает воображение, кожа покрыта сплошным белым неестественным тоном. Я смотрела на актрису во все глаза и не могла поверить, что потасканная и довольно-таки страхолюдная брюнетка в клоунском гриме, стоящая передо мной, и есть знаменитая Майра Хоуп, которую я не раз видела в кино. На ней было шелковое вечернее платье со множеством оборок, которое должно было символизировать шик, но выражало лишь дурной вкус его автора. Если бы Роза Серано заполучила в свое распоряжение такой же кусок бледно-розового шелка, она бы создала платье в тысячу раз изящней и достойней.