быть может, поверив обещаниям большевиков проводить их программу в земельном вопросе, согласились войти в Совнарком. 8 декабря 1917 года ряд левых эсеров вошел в состав правительства, в том числе Штейнберг, как нарком юстиции, Прошьян как нарком почты и телеграфа и Калегаев как нарком земледелия.

Формальным условием вступления в коалицию левые эсеры выставили созыв Учредительного собрания, но их лидер Натансон был первым, кто открыто предложил Ленину разогнать Учредительное собрание, а Спиридонова — человек совершенно лишенный понимания действительности, но считавшаяся чуть ли не вождем левых эсеров из-за своего революционного прошлого — уже на съезде своей партии в ноябре проповедовала, что нет ничего лучше советов.

Вскоре левые эсеры вступили также в организованную 7 декабря Чрезвычайную комиссию, и левый эсер Александрович сделался впоследствии первым заместителем главы ЧК Ф. Дзержинского.

Наибольшую роль левые эсеры играли в Красной гвардии — подполковник Муравьев был сначала командующим на Украине, а потом на Волге. Среди эсеровски настроенных офицеров можно указать на полковника Махова и перешедшего в Народную армию летом 1918 года полковника А. И. Егорова — будущего маршала СССР, командовавшего в 1918 году 10-ой армией, после Ворошилова, а потом Юго-Западным фронтом, — как и на многих других.

Вступление в коалицию эсеров было золотым мостом для возвращения отколовшихся от Ленина большевистских лидеров. Впрочем, Зиновьев вернулся в лоно своего учителя еще раньше, оправдывая себя тем, что никакого раскола быть не должно.

В связи с новой коалицией, продержавшейся до заключения Брест-Литовского мирного договора и окончательно взорвавшейся во время V съезда советов в июле, необходимо кратко остановиться на политике партии в крестьянском вопросе в период 1917–1918 гг.

Земельная политика партии большевиков с самого первого дня ее прихода к власти основывалась на сознательном обмане российского крестьянства, обмане, подчиненном единственной цели — удержаться у власти.

«Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой или потребительской норме» — цитировал 26 октября 1917 года в своем докладе о земле Ленин эсеровский «крестьянский наказ», опубликованный еще 19 августа 1917 года[119].

Это было осуществление эсеровской, основанной на народническом мировоззрении, программы «социализации земли».

«Почему — спрашивает Ярославский — мы согласились на социализацию земли? — Ведь социализации земли вовсе не было в программе большевиков».

И отвечает:

«Значительная часть крестьянства шла за левыми эсерами»[120].

Уже на III съезде советов левый эсер А. Калегаев констатировал в декрете «О земле» полное «тождество» декрета с эсеровскими идеями, а товарищ министра земледелия Временного правительства эсер Ракитников писал, что лежавший в основе декрета «наказ» «есть не что иное, как почти дословное изложение нашей аграрной программы»[121].

Ленина это нисколько не смущало. «Пусть так», — говорил он на съезде. И вскоре, в своих тезисах о мире объяснил, что «в основе нашей тактики» должен лежать «… тот принцип, как вернее и надежнее можно обеспечить социалистической революции (читай диктатуре партии. — Н.Р.) возможность укрепиться или хотя бы продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны»[122].

Принятая на III съезде советов, в январе 1918 года, так называемая «Декларация прав трудящегося…» уточнила очень важный вопрос, еще раз дав указание о переделе земли «на началах уравнительного землепользования». Этим самым не только сводились на нет все достижения столыпинской реформы, более того, русская деревня отбрасывалась назад, в условия общины 1861 года.

Посмотрим, к чему привел этот передел. Введение передела «на уравнительно-трудовом принципе по едокам», по данным Наркомзема на 1 ноября 1918 года, в результате отчуждения всех помещичьих и монастырских земель дало «на одного едока в среднем ничтожную долю земли, выражающуюся в десятых и сотых долях десятины», — писал наркомзем Середа[123].

Конфискованная помещичья земля, таким образом, не пошла на укрепление крестьянской собственности и даже не явилась в целом фондом для создания новых хозяйств для безземельного или малоземельного крестьянства, а была прирезана к общинным землям, в том числе и там, где община уже распалась или распадалась. Трудно представить себе весь вред такого способа распределения земельного фонда для народного хозяйства. Оно могло быть проведено лишь благодаря демагогии партии, ставящей свое стремление удержать власть выше интересов нации и государства, и, конечно, мало заботившейся о подлинных интересах и стремлениях российского крестьянства. Позже, на XIV съезде партии, Рязанов назвал ленинский декрет о земле «уравнительным допингом»[124].

Создание к лету 1918 года в деревне комбедов (комитетов бедноты) было типичным приемом разжигания ненависти и разложения в крестьянской среде, приемом для вербовки сторонников из среды тех, кто не успел или не мог, в силу запоздания реформы Столыпина, выйти из общины и был лишен, в отличие от вышедших, возможности поднять свое хозяйство. Здесь не имеет смысла останавливаться на психологическом расчете, построенном на чувстве зависти, на стремлении к легкому обогащению, желании свести счеты и т. д., тем более, что большинство комбедов не избиралось, а назначалось местными советами. Эти органы диктатуры партии в деревне преимущественно состояли не из местных крестьян. В частности, это не только не отрицает, но даже признает вышедший недавно III том Истории гражданской войны[125].

Что значило практически для сельского хозяйства России проведение уравнительного землепользования и возвращение к постоянным переделам земли по едокам, можно иллюстрировать следующим весьма типичным примером. Крестьянин Новодеревенской волости Курской губернии В. Д. Мухин купил через Крестьянский поземельный банк в 1913 году у помещика 32 десятины земли и завел отрубное хозяйство на хуторе Черная Грязь[126]. Семья Мухина состояла из 7 душ и к 1917 году у Мухина было 9 лошадей, 3 дойных коровы и 4 нетели. Во время войны Мухин нанимал одного работника, так как старший сын воевал на фронте. Хозяйство, уже сильное, продолжало расти и становилось все более и более товарным. Мухин арендовал у помещика еще 16 десятин. Несмотря на войну хозяйство велось передовыми методами и к 1917 году Мухин имел культиватор, молотилку, сеялку, косилку, 8 плугов и другие машины.

Весь этот удивительно быстрый рост хозяйства и огромный труд, вложенный Мухиным и его семьей, был уничтожен в 1918 году. Земля у Мухина была отобрана и он был загнан обратно в общину. В порядке уравнительной нормы по едокам, он получил на 7 душ 9 десятин передельной земли. Весь его инвентарь стал, естественно, мертвым.

В связи с тем, что семья Мухина уменьшилась до 5 душ (видимо, старшие сыновья погибли на фронте), в следующем 1919 году Мухину было выделено всего лишь 61/2 десятин. Кроме того, комбед отобрал у него большую часть