– А ты узнай вкусную тайну прокладок «Олвис плас» – сам ведуном станешь.

Припал Лёха к бабкиным прокладкам, закайфовал пуще, чем с водки. И стал кажный божий день ходить к той старухе.

Жена спрашиват:

– Шо ты у ей нашел?

– Отстань, часы я у ей торгую особенные.

– Каки таки часы?

– Каки-каки? Пукальные!

И тут Лёха пернул на всю диревню, да так, что крыши с домов посрывало. И сгинул, словно и не было его никодысь. Вот какие дела, бл…дь.

Здравствуй, «Флорида»!

Получил твое письмо с оказей. Типерь просто писем не ходют. Я огорчился, узнав, что ты на Нелле – Гале. Странна, шо ты не можиш убдить этих шведов. Ты им гри, шо твоя настоящая фамиля – атаман Краснов. Ты много порубал руснарода и типерь бздиш, шо тибе намочут в штаны. Еще пеши, что твоя мать – Василиса Кожина, а отец – Троцкий, тебя зовут Мордыхай. Ты прячишься в Свериге от гебни. Скаже, шо тибе турке голову пробили стрелой, и типерь ты страдаешь болями за ушами, а у тя там кисточки, патомучта ты кот. Што ты устал от всевазможных развращений и типерь видеш нибалыиой бизнес по искорененю извраков в швеце. Оне и тибя пытались в ж… но ты спасся.

Расшифруй песенку: бвнгабуткнпн. Или напиши своей в Рашку: «Здравствуй, ПРОФУРА! Пишет тибе Нома Фомик. Пришлось сменить фаму. Я убил одного чебоксарца по заказу: хоть деньги получил. Теперь куплю граждан и кварту в центре стока. Хочишь – подваливай, вместе будим выбирать. Видила ли ты князя Куракина? Зесь грят, что он в Скопине всех кур пере. б? И типерь за ево голову штандарт полагатца. И видь, як, подлец, усе сблундил. Проник на ахронямый абъехт – тама прячут ядирные атходы, и всю птицу, шо там була для близиру, аблел бинзеном и сжог. А от ниво сгорел весь Скопин с железной дорогой военной части. Типерь он жевет у мине пад кроватью. Тока ты малчи, патамушта ты сука. Можиш пратрипаца».

Ладна, Валёдя! Нада прасчатца, а то я тут абаср…лса маласть. Ты у етих шведов аткрой кафейню из люка. У них всяка исть, а люка немае. А ты люк любиш и сам сыт будиш. Тама будиш варить люкавую падливу «Троцкый» атомана Краснова с таматом Кожиной. Пнял? А назавеш эту пакось «ЛЮКОВАЯ». Люк я тибе буду паслать.

Иван мечтал поменяться с кем-нибудь судьбами. Не нравилась ему его судьба: все шло мимо рта. Иван и молился, и костил Бога в душу и в мать, оскорблял всяко – не действовало.

Тогда принимался Ванька за Сатану Дьяволовича: как только его не идарасил – только хуже становилось. Тогда решил Иван, что они – одно целое, только притворяются разными, и кричал в окно:

– Богодьявол! Слезай, ука, посуду мне мыть, готовь, убирай, идор, и стирай! Не то помру – каждый день буду издить (ударение на 1 слог) – один ты или двое вас мне пофуй! Вот судьба, бл…дь!

Вдруг мечта Ивана сбылась: в одно прекрасное утро проснулся наш герой в Белоруссии – в Могилёве. От которого губерня пошла. Рядом лежит девушка красоты дивной, вся голая, тока в носках. Пахнет от ей приятно и возбуждающе. Грудки торчат: не излапанные еще тварями. Ванька тут же раздвинул ей ножки: аромат, как от бутона магнолии. Не удержался – понюхал, да и впер ей свово, девственного за последние годы, тарантула.

Она вдохнула, грудками прижалась и грит:

– Вань, ты ж всю ночь меня тарафунтил, может, устал?

– А скока я до этова не колабрычился? – отвечал Ванька. – Тя как звать-то?

– Вика.

– Ну, давай, Вика, утренний мармелад, променад, тьфу.

Удовлетворили они Иванову страсть, начал наш герой осматриваться. Смотрит – обстановка какая-то параноидальная, одна радось – у девки ноги, как самолетные шасси. На стене портрет: тоже Вани, но Дамова, в окне солнце всходит. На карнизе сидит воробей.

– Воробей-воробей, мы тебя съем, – сказал Иван.

Воробей улетел.

– Зря ты воробья напугал, – сказала Вика.

– Это Чирикин – сосед.

– А тя-то как звать? – улыбнулась Виктория.

– Вроде Сергеем, – отвечал Иван.

В дверь постучали. Иван взял топор, валявшийся у батареи, открыл. За дверью стоял ублюдок, похотливо таращась вглубь.

– Те чо? – спросил Иван.

Гость измерил подбитым глазом Ванькину стать.

– Ничо.

– Ты, вля, человекообразная мразь, коль ничо, то и вали на, – сказал Иван, – а то топором уе…у по башке, и помрешь. И дружкам своим скажи, чтобы забыли дверь эту.

– Да сюда никто и не ходит. Седня первый раз открыли за десять лет.

– И последний, – сказал Иван и захлопнул дверь. – Вот припороса…

– А что это? – спросила Вика.

– Не могу ответить. Влюбился в тя. Не могу.

А «припороса» у Ивана означало «Припиз…утая Россия»…

– Сереж, да ты не морочься, у меня другая дверь есть – тайная. И брат мой – главный бандит в городе. Он мне и квартиру эту подарил с тайным ходом. Здесь и душ есть, на втором этаже… Пойдем, Сереж, мыться.

Влюбленные помылись, позавтракали.

– Сереж, – сказала Вика, – я до тя девушкой была. Брат сказал: кто меня женщиной сделает – сгорит заживо в кремашке. Весь город знат. Но ты не бойся. Ты мне во сне пришел – с неба. Ты другой, чем кобели поганые.

Иван и впрямь был другой. По профессии он был режиссер, а по нутру – приколист. Поэтому он проводил Вику на лекции, подписал маркером букву «х» в слове «деканат», отчего тот стал «декханат», обошел дом с другой стороны и подсунул под доску объявлений своё: «Внимание жильцам! Собрание мертвецов состоится сёдня, – Иван с трудом вспомнил число, – в котельной, в 19 часов. Явка проживающих очень желательна. Кладбя». После этого Иван пошел ждать Вику с института.

А в это время в Москве, в его квартире, сидел стройный, атлетического сложения, юноша и, тупо глядя на гору грязной посуды, поднимавшейся к потолку, тщетно пытался вспомнить, кто он и откуда.

Кто-то, в том числе паспорт и удостоверение, подсказывало ему, что он Иван Дождиков – режиссер, и ему надо на репетицию.

Однако, взглянув в очередной раз на загаженную квартиру, он неожиданно для себя высунулся в окно и заорал ввысь:

– Ты, идор, слезай, вля, с облаков и мой мне посуду, и прибери на.

И тут, вопреки всем законам физики и даже большинству регилиозных верований, сверкнула молния, ударил раскат грома, земля затряслась, в одном окне появилось благородное лицо Господа, а в другом – наглая рожа Денницы, и новоприбывший услышал непонятно от кого исчерпывающий и грозный ответ:

– Ты что, козлина, орешь? Офуел? Мена произошла.

Перед войной в Н-ском подмосковном авиаполку служили два друга, летчики: Исаак Моисеевич Дон и Иван Петрович Покрышкин. Что бы они ни делали, всегда только вместе: даже в сортир вместе ходили. Бывало, придут к ним – обоих их нет дома, в другой раз придут – они дома, как всегда, вместе. Хорошие люди – часто к ним сослуживцы заходили – трешку занять.