– Наташа, милая, знаешь, чего мне сейчас хочется? – спросил Учитель.

«Знаю, – подумала она, – как ты смотришь на мое крепкое, рвущееся из платья тело, на торчащие соски грудей… Как зачарованный… Нетрудно догадаться. Сейчас меня за руку – и на Белорусский, на загородную электричку, и в лес, где, как горящие угли, плывут в сумерках красные листья. А там – на мягкое золото опавшей листвы и, погружаясь в малиновый звон, – целовать мои горячие, потрескавшиеся от поцелуев губы, торчащие соски грудей, падая в мои объятия как в сладкую бездонную пропасть».

– …Чтобы ты погуляла со мной сегодня, – услышала она откуда-то голос Юрия Михайловича и провела языком по пересохшим внезапно губам.

– В такую погоду – улыбнулась Наташа, – невозможно. Впрочем, вы можете пойти со мной, если, конечно, не боитесь, – добавила она.

– У тебя дома родители? – осторожно спросил Учитель.

– Нет, они придут поздно, но квартира у меня немного фантастическая, впрочем, не будь вы сами фантастический, я бы вас не приглашала.

Они пошли по улице 1905-го года и вошли в подъезд большого серого дома с блестящими окнами.

– У вас нервы крепкие? – спросила Наташа возле обитой старинным китайским шелком двери, на которой был изображен Великий шелковый путь.

Она достала из кармашка небольшой платиновый ключ с золотым брелком в виде колорадского жука, из оскаленного рта которого вдруг блеснул тонкий рубиновый луч лазера, и направила его в замочную скважину. Не торопясь вставила она ключ, повернула один оборот вправо, два – влево, затем снова вправо, и они очутились в кромешной тьме прихожей.

– Кто здесь? – раздался металлический голос, и вдруг замигали красные лампочки, выхватывая из темноты черную фигуру самурая из блестящего эбенового дерева с занесенным над ними острым, как бритва, мечом.

– Это я и мой друг, Ямамото-сан, – скороговоркой произнесла Наташа условную фразу, одновременно зажав Игорю рот своей ласковой рукой в лайковой перчатке.

– Проходи, – сказал самурай, и кимоно с красными драконами сдвинулось в сторону и с металлическим лязгом ушло в стену.

Загорелся свет, и Учитель увидел себя в огромном коридоре, размером с правительственный вагон Московского метрополитена, где, как в гостинице, торчали во все стороны бронзовые ручки дверей, свинченные Наташиным дедом в Берлинской консерватории в годы Второй мировой войны.

– Сколько у вас комнат! – вырвалось у Юрия Михайловича.

– Сама не знаю, – отвечала Наташа. – А моя вот эта.

Они разделись на вешалке из красного дерева.

– Подожди, – сказала Наташа, – нужно позвонить в милицию – сигнализация…

Она подошла к большому холодильнику с встроенным в него телевизором, открыла его с помощью номеронабирателя и, достав из морозилки телефонную трубку, сказала:

– Условный знак – Потап-дурак.

Окончив разговор, она обернулась к другу:

– Мне хочется тебе что-то показать… – И, потянув одну из ручек, толкнула его в открывшуюся дверь.

– Янтарная комната!.. – с ужасом и восхищением вырвалось у Учителя. – Та, которая пропала во время оккупации гитлеровцев в Царском Селе! Ее же тридцать лет ищут…

– Ищут-то ищут, – лукаво сказала Наташа, – а она здесь… Ладно, иди сюда. – Наташа взяла ошеломленного приятеля за руку и ввела в свои апартаменты.

В них царил полумрак, и только свет уличного фонаря, проникавший сюда сквозь щель в шторах, играл переливами на стенах, от пола до потолка отделанных пластинами из оленьих рогов, покрытых рельефной резьбой по кости в стиле Раннего Ренессанса. На полу лежал меховой ковер, сшитый из шкур животных ценных пушных пород, частью вымерших, а частью занесенных в Красную книгу.

Слева стояли резной секретер и бюро, отделанное золотыми монетами уникальной редкости, на котором поблескивал перегородчатой эмалью западногерманский квадрофонический магнитофон со множеством блестящих ручек, кнопок и клавиш. Рядом с ним белел в темноте маленький клавесин слоновой кости мастера Страдивариуса, на вензельную крышку которого небрежно брошен был томик стихов Уолта Уитмена в тисненом сафьяновом переплете. У окна – письменный стол работы Корреджо, со множеством ящичков, на котором возвышались старинные венецианские часы, сделанные в форме собора Св. Марка; на столе лежали раскрытый учебник химии для 10-го класса и пособие по телепатии, алхимии и патогенезу, изданное во Франкфурте-на-Майне в XIII столетии знаменитым немецким издателем Хансом Зиббельгаушвигом, «Школа игры на гуслях Садко» с предисловием Афанасия Никитина, коробочка малайской тигровой мази, рваный ремешок от коньков для фигурного катания, гусиное перо Пушкина и еще множество непонятных вещей. Вещей, назначения которых никто не знал и не мог объяснить, а именно: кристаллическое зеркало в оловянной оправе гр. Калиостро, где в каждом кристаллике отражался весь мир, кофейная мельница фараона Хеопса, сочлененная с шарманкой, рисунок-факсимиле Франсиско Гойи за подписью Ватто и другие странные интересные вещи.

С потолка свисали жемчужные нити люстры византийского императора Юстиниана, с серебряными шандалами, отделанными золотой зернью. И, наконец, убранство завершала изящная кушеточка эпохи кардинала Мазарини с вдавленным в ней самим кардиналом углублением, на котором среди персидских и неаполитанских подушечек на индийском полупрозрачном пеньюаре, вывезенном Индирой Ганди из осажденного Парижа и подаренном Наташиному отцу специально для дочери, сидела маленькая японская собачка-полиглот, кудлатая, с забавными кисточками за ушами, умевшая говорить на трех языках. Чуть было не забыл: на стенах развешено было старинное огнестрельное оружие: здесь висели и французские бескурковые пищали, и кремневые бельгийские ружья, и английские штуцера, и кулацкие обрезы, и даже французская маленькая медная пушечка эпохи Столетней войны.

– Ты удивляешься – откуда все это, – сказала Наташа. – Так знай, что мой дедушка-генерал ведет свой род еще от адмирала Макарова – героя Порт-Артура, а если взглянуть еще дальше, то я происхожу от Рюриковичей… Мой дед после революции остался с единственным имуществом – огромной реестровой книгой, где оприходованы все ценные вещи, которыми владели на протяжении столетий все поколения нашего рода, и дед перед иконой Св. Серафима, хранящейся в Третьяковской галерее (кстати, из нашей же часовни…), поклялся вернуть все сокровища в лоно семьи. Он пошел в армию, исколесил полсвета, и кое-что ему удалось: вот, например, этот алмазный перстень он нашел на пальце вождя одного из полинезийских островов. Впрочем, это, наверное, не очень интересно, лучше я тебе сыграю.

С этими словами она выдвинула из-под клавесина маленькую табуретку с монограммой папы Иоанна XXIII Валтасара Коссы и стала играть. И прекрасные звуки музыки наполнили овальную комнату со специально сделанным в духе храма Св. Софии потолком.

Корелли сменял Боккерини, за ним следовал гениальный Вивальди, Тартини и Марчелло наполняли душу неизъяснимым восторгом, отчего пастушки на рисунке Ватто принимались плакать и в отсветах рубинового светильника манили Юрия Михайловича на лужок.