Я видела картину «Чужая в поселке». Там дело тоже в Латвии. Рыбак Янис привез свою жену. Эту жену поставили директором на рыбный завод. Артмане сначала в коллективе на заводе было плохо, а потом стало хорошо. Я подумала, что мне в коллективе у нас в Доме офицеров сначала было хорошо-хорошо, а потом стало лучше и лучше.

Я про 1 января.

Часов в одиннадцать к нам прибежал Дмитро и сказал, что пришел Дед Мороз с Снегуркой, что сели у Александра Ивановича, что надо понести чай.

Катерина сказала, что так и знала про Деда Мороза, что это знакомые Катерине артисты с нашего драмтеатра — Жученко, он и она.

Катерина сказала, что сейчас пойдет тоже.

Катерина накинула себе на плечи пальто с воротником и пошла. А под пальто у Катерины крепдешиновое платье. Я б тоже могла летнее на себя одеть. Конечно, в летнем у женщины все-все видней. А я не такая. У Катерины пальто дорогое, воротник с каракуля. У Катерины получился мех на голом теле, когда смотреть на шею. Допустим, такое бывает в картинах. Я видела. И у Лолиты Торрес было.

Катерина нарочно. У нас в Доме офицеров хорошо топят, даже жарко. А Катерина — меховый воротник на голое. Пускай.

Катерина с самых дверей крикнула на всех:

— Чай с лимоной! И коржики положите! И на закусить тоже трошки!

Конечно, и положили, и понесли. Я лично и понесла.

А кому было нести? Степан Федорович же сам не понесет, он же не подавальщик. Допустим, Галина б понесла. Нина б понесла тоже. Если б не в такой день, понесли б, хоть и не подавальщицы. А в такой день требуется, первое, чтоб было красиво. Получилось, что понесла я. Тем более я сама вызвалась.

На круглом подносе было так. Чайник с заваркой на литр. Четыре стакана в подстаканниках и с ложками. На одном блюдечке положили порезанный лимон. Степан Федорович весь-весь лимон порезал, тонюсенько-тонюсенько. На другой тарелке положили коржики и пирожные. На еще другой тарелке положили хлеб с маслом и колбасой — тоже Степан Федорович порезал тонюсенько-тонюсенько, как в ресторане.

Мне сильно нравилось смотреть, как Степан Федорович режет — хоть что. Степан Федорович и мясо резал ровнюсенько-ровнюсенко тоже — это когда для бефстроганов, для лангета тоже резал красиво. Степан Федорович меня всегда звал, чтоб я до него подошла. Я просила, чтоб меня звать, что я буду смотреть и так учиться.

Степан Федорович резал большим ножом. Точил сам, и никто-никто этот нож своими руками не трогал. Степан Федорович учил, что нож должен знать одни руки.

Да.

Я как женщина тоже наметила себе знать одни руки.

Я про 1 января.

Я несла поднос — тяжеленный-тяжеленный. А смотрела я не на поднос, а на дорогу. На лозовой я уже смотрела на дорогу, у меня и на лозовой получалось хорошо-хорошо видеть под своими ногами.

Мне Катерина еще раньше давно подсказала, что надо смотреть не на поднос, а на дорогу впереди себя. Потому что главный вес для человека всегда в глазах. Руки, считай, любой вес вынесут, конечно, если правильно возьмут. У человека глаза всегда дурней, чем руки. Получается, глаза надо обмануть, чтоб не сбивали. Потому что страх есть страх и может наделать рукам горе.

Я подошла к дверям Александра Ивановича. Двери были совсем открытые. Я подумала, что это Катерина оставила для чая.

Для подавальщицы первый враг — закрытые двери. Допустим, у тебя поднос, а двери закрытые. Ногой стучать некрасиво. Ставить поднос на пол — некрасиво тоже. Некоторые стучат задницей. Я считаю, это тоже некрасиво. Можно ж стучать голосом.

Да.

Сельской учительницы на стуле не было.

Я пошла к Александру Ивановичу. А оттуда еще в коридоре раздавался смех Катерины. Конечно, такой смех должен был раздаваться от артистов. А смеялась Катерина.

Катерина как меня увидела, так начала перед всеми командовать.

— Тут ставляй!

Я поставила поднос по указке — на столик возле окна. Не на большой стол, где Александр Иванович работал, а на другой, который на подхвате. А сами все-все уже, считай, тоже на подхвате. Рюмки с водкой налитые, на краях — помады — это у артистки Снегурочки и у Катерины тоже.

Конечно, уже успели поздравиться. Теперь закусят и чая выпьют с коржиками, с пирожными. И будет людям вкусно и весело.

Я подумала, что постою. Может, я посуду жду назад. Или что мне еще скажут как подавальщице.

А все меня вроде не видели. У всех на первое место стали рюмки и смех. И у Александра Ивановича тоже.

Я стала за спину у Катерины. Если б Александр Иванович смотрел не на Катерину, Александр Иванович бы тогда смотрел на меня, потому что я ж напротив-напротив. А Александр Иванович смотрел не на меня. Пускай.

Александр Иванович смотрел на Катерину нехорошими глазами. Я такие глаза всегда понимаю. У Мурзенки такие были в стыдные минуты. У Сергея тоже. Допустим, Александр Иванович тоже такой же мужчина, как и другие. Как мужчина Александр Иванович идет в поводу своих глаз. Тем более пальто у Катерины было как было — в накид, только уже на одно плечо. Вроде с одной стороны Катерине холодно, а с другой уже совсем-совсем жарко. Тут тебе мех каракуль, тут тебе крепдешин с цветами.

Катерина сидела и рукой на своем горле мех гладила. Вроде сама по себе просилась под руку. И материя у Катерины, где не пальто, была вся-вся-вся натянутая. Катерина получилась, где крепдешин, гладюсенькая-гладюсенькая. Ага. Салом Катерина помазанная. Гладюсенькая. Оно ж конечно, глаз и налипает.

Я не обиделась на глаза Александра Ивановича. На глаза обижаться никогда не надо.

Надо понимать.

А Снегурка сидела в платье с ватой — на рукавах, на шее и на подоле тоже. Вата была вся-вся-вся в клею. Первое — для липкости, второе — для блескучести. А на блескучести — налеплены узором тоже блескучие камушки.

Я подумала, что липкость может быть с всего на свете и для всего тоже.

Да.

Про Деда Мороза.

Дед Мороз был молодой для Деда Мороза, а Снегурка для Снегурки была трошки пристаркуватая. Допустим, лучше б было поменяться. А люди ж не могут, люди ж уже получились муж и жена.

А Снегурка — другая подруга Катерины, не которой Катерина продукты с буфета выносила. Наверно, и этой вынесет тоже. Этой — получается, отблагодарит за весь-весь коллектив, а той же выносила за свое.

Я стояла, у меня работа. Другие все-все сидели. Для которые другие, уже настал утренник.

При мне тоже было выпито и хлебом с маслом с колбасой закусано.

Потом Катерина своей спиной меня спросила:

— Мария, ты тут?

Я сказала, что тут.

Катерина опять спиной:

— Ты иди! Скажи, я уже скоро.