– Поосторожней с ее левой ногой, – бесстрастно велел им доктор Дентли.

Я и глазом не успела моргнуть, как меня схватили под руки санитары и рядом очутилась медсестра со шприцем. Я инстинктивно села в инвалидное кресло. Костыли попадали на пол, и мама наклонилась поднять их. Я брыкалась как ненормальная под навалившейся на меня тонной мышц и орала во всю глотку. Мой оглушительный крик, наверное, разлетелся по всему миру, и иностранцы теперь подбирают отдельные его звуки в качестве артефактов.

Один из санитаров сдвинулся, чтобы покрепче перехватить мою руку. Я лягнула его. Больно так лягнула, в голень. Он согнулся, охнув сквозь стиснутые зубы, но освободиться из его хватки не вышло. Меня буквально пригвоздили к креслу. Когда стоявшая рядом медсестра вонзила мне в бедро иглу, я сделала единственное, что могла, – опять закричала.

Спустя секунды не осталось сил даже на крик. Мои щеки заливали слезы. Мама тоже плакала. Жаль, меня это не утешало.

– Мам, – заскулила я, когда меня повезли мимо нее. – Пожалуйста, не поступай так со мной. Ты можешь это остановить…

Она не ответила. Во всяком случае, вербально.

Весь путь по коридору к лифтам я плакала, умоляла, твердила:

– Я не делала этого… Не делала…

Но доктор Дентли исчез, оставив меня на попечении двух санитаров и несущей чемодан медсестры. Все трое делали вид, что не слышат меня.

Мы въехали в холл со знаком «Лифты» и указывающей к ним стрелкой. Прямо перед поворотом мы проехала мимо палаты, в которой я увидела знакомое лицо.

Говорят, соприкосновение со смертью меняет людей и они осознают, что в жизни важны любовь и терпимость. Что в ней нет места мелочности и ненависти.

Но когда санитары везли меня в инвалидном кресле к лифтам, я увидела в палате уставившуюся на меня Кристи Брутер, стоящих у ее постели родителей и молоденькую женщину, державшую на руках малыша.

– Я не делала этого… Не делала… – плакала я.

Родители Кристи глянули на меня настороженно. Она же смотрела на меня с кривоватой насмешливой улыбкой. Той самой улыбкой, которую я столько раз видела в автобусе. Своей неизменной улыбкой.

Санитары повернули за угол, и я больше не видела Кристи.

– Прости, – прошептала я, но не думаю, что она меня слышала.

Может, каким-то чудом меня услышала Стейси?

11

Я потом не раз удивлялась, как пережила эти десять дней в психиатрическом отделении. Как каждый день находила в себе силы вставать с постели и идти в ванную, а потом – на групповую терапию. Как вытерпела ночи, тишину которых нарушали визгливые голоса, несущие ахинею. Моя жизнь скатилась под откос, поняла я, когда однажды утром ко мне в палату зашел санитар и, одергивая полы медицинского халата, сказал, что если мне нужно «ширнуться», то мы можем что-нибудь придумать.

Я даже не могла замкнуться в себе и спастись молчанием. Доктор Дентли расценил бы это как рецидив и не выписал бы меня из больницы.

Меня тошнило от доктора Дентли. От налета на его зубах, обсыпанных перхотью очков и психозаумной болтовни. Его взгляд всегда находил что-то поважнее меня, когда я отвечала на его супермозгоправские вопросы.

Я чувствовала себя не на своем месте. Большую часть времени мне казалось, что все вокруг – включая доктора Дентли – сумасшедшие. Все, кроме меня.

Там был Эммитт, рыскавший по коридорам и выпрашивавший у всех мелочь. Моррис, разговаривавший со стенами так, словно они ему отвечали. Фрэнси, любившая себя подпалить и без конца хваставшая тем, что переспала со своим сорокапятилетним отчимом. Адель, которую из-за матершины редко допускали до групповой терапии.

И там была Брэнди, знавшая, за что меня упекли в психиатрическое отделение. Уставившись на меня своими темными печальными глазами, она при любой возможности задавала неприятные вопросы.

– Каково это? – спрашивала она меня в телевизионной комнате. – Ну, убивать людей.

– Я никого не убила.

– Мама говорит, что убила.

– Твоя мама ни черта не знает. Она ошибается.

В коридорах, на групповой терапии – везде была Брэнди со своими бесконечными вопросами.

– Что ты чувствовала, когда тебя подстрелили? Он специально выстрелил в тебя? Он думал, ты заложишь его? Твои друзья пострадали или пострадали только те, кого ты ненавидела? Ты жалеешь о содеянном? Что думают твои родители? Мои были бы в шоке. Твои родители были в шоке? Они теперь ненавидят тебя?

Я бы спятила от этих ее вопросов, если бы старательно не абстрагировалась от них. Большую часть времени я игнорировала Брэнди. Уклончиво пожимала плечами или притворялась, что не слышу ее. Но иногда отвечала на ее вопрос в надежде, что она заткнется. И это было ошибкой. Стоило ответить на один вопрос, как на меня лавиной обрушивались другие. Тогда я жалела, что вообще открыла рот.

Единственным положительным моментом было то, что ко мне перестал приходить со своими расспросами детектив Панзелла. Я не знала, почему. То ли доктор Дентли его не пускал, то ли он поверил в мою невиновность, то ли возбуждал дело против меня. Его не было рядом, и это было хорошо.

Я вела себя как положено. Как послушная девочка меняла пижаму на больничный халат. Смотрела в зале отдыха разрешенные передачи или таращилась в окно на проходящее внизу шоссе, делая вид, что не замечаю размазанных по стенам козявок. Что мое сердце не рвется на части. Что не злюсь, не растеряна и не напугана.

Мне хотелось забыться сном. Принять болеутоляющее, свернуться калачиком в постели и проснуться дома. Доктор Дентли назвал бы такое состояние депрессией и оставил бы меня на дополнительное лечение. Поэтому я притворялась. Притворялась, что мне становится лучше. Притворялась, что у меня проходят «суицидальные мысли».

– Ник мне совершенно не подходил, – сокрушалась я. – Теперь я это понимаю. Я хочу начать все сначала. Думаю, мне пойдет на пользу учеба в университете. Да, мне нужно поступить в университет.

Я скрывала переполняющий меня гнев. Я злилась на родителей – за то что их не было рядом со мной. Злилась на Ника – за то что он мертв. Злилась на издевавшихся над Ником ребят. Злилась на себя – за то что не предвидела случившегося. Я научилась усмирять свой гнев, заталкивать его на край сознания в надежде, что он остынет, уйдет. Я научилась делать вид, что он уже ушел.

Я говорила вещи, которые помогли бы мне побыстрее выбраться из больницы. Произносила слова, которые они хотели услышать. Ходила на групповую терапию и умудрялась хранить молчание, когда кто-то из пациентов принимался меня оскорблять. Я ела все что давали, проходила любые тесты и сдавала требующиеся анализы, содействовала абсолютно всему. Я просто хотела выбраться оттуда.

В пятницу доктор Дентли вошел в мою палату и присел на краешек кровати. Я сдержала гримасу отвращения и поджала пальцы ног, пытаясь хоть как-то от него отстраниться.