– Ванильное. – Я пожевала губу. – Мне нравится воздушный шар, – указала на потолок, под которым висел деревянный воздушный шар. – Он такой красочный.

Доктор Хилер проследил за моим взглядом.

– Да, мне он тоже нравится. Отчасти из-за того что он замечательно смотрится, отчасти из-за парадокса. Он весит тонну. В этом кабинете все может летать. Что бы ни тянуло его вниз. Даже деревянные шары. Здорово, правда?

– Ого! – поразилась я, рассматривая воздушный шар. – Мне бы такое и в голову не пришло.

– Мне тоже, – ухмыльнулся доктор Хилер. – Это придумка моей жены. А я ей пользуюсь вовсю.

Я улыбнулась. С ним было так спокойно и хорошо. Хотелось всем поделиться.

– Мои родители ненавидят друг друга, – вырвалось у меня. – Это сойдет за важное?

– Только если ты сама считаешь это важным, – ответил доктор Хилер. – Что еще?

– У меня есть младший брат. Он классный. Хорошо относится ко мне. Мы не ссоримся, как некоторые братья и сестры. Я немного волнуюсь за него.

– Почему ты волнуешься за него?

– Потому что у него такая сестра. Потому что в следующем году ему придется учиться в «Гарвине». Потому что ему нравился Ник. Эм… Смена темы.

– Ванильное мороженое, несчастные родители, классный брат. Ясно. Что еще?

– Я люблю рисовать. Ну, мне нравится живопись.

– О! – воскликнул доктор Хилер. – Уже кое-что! Что ты любишь рисовать?

– Не знаю. Я давно ничего не рисовала. С детства. Не понимаю, с чего ляпнула это.

– Ничего страшного. Значит, теперь у нас есть ванильное мороженое, несчастные родители, классный брат и любовь к рисованию, но это под вопросом. Что еще?

А все не так просто, как мне казалось. Пошевелив мозгами, я выдала:

– Я не смогу сделать сальто назад.

– Ну и ладно, – улыбнулся доктор Хилер. – Я тоже не могу его сделать. Я тебя обманул. Но ведь было бы здорово научиться?

– Наверное, – рассмеялась я. – Но сейчас я даже нормально ходить не могу, – показала я на ногу.

Он кивнул.

– Не волнуйся. Не успеешь оглянуться, как снова забегаешь. Может, и сальто научишься делать. Кто знает.

– С меня сняли обвинение, – сказала я. – Ну, в стрельбе.

– Знаю. Поздравляю тебя.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– Когда вы разговариваете с мамой… на ваших сеансах… она обвиняет во всем меня?

– Нет.

– Она говорит о том, как сильно ненавидела Ника и сколько раз убеждала меня с ним порвать? Говорит, что я заслужила эту пулю?

Доктор Хилер покачал головой.

– Твоя мама никогда не говорила ничего подобного. Она беспокоится. Печалится. Обвиняет себя. Она считает, что должна была получше присматривать за тобой.

– Наверное, она хочет, чтобы вы пожалели ее и возненавидели меня так же, как все остальные.

– Она не ненавидит тебя, Валери.

– Возможно. Но Стейси меня ненавидит.

– Стейси? Подруга? – спросил доктор Хилер небрежно, однако у меня уже сложилось ощущение, что он никогда не задает вопросы просто так.

– Да. Мы с детства дружили. Она приходила ко мне вчера вечером.

– Замечательно! – Доктор Хилер внимательно посмотрел на меня и задумчиво провел пальцем по нижней губе. – Не похоже, что тебя это обрадовало.

Я пожала плечами.

– Хорошо, конечно, что она зашла. Просто… не знаю.

Доктор Хилер молча ожидал продолжения.

Снова пожав плечами, я объяснила:

– Я попросила брата сказать ей, что сплю.

Он кивнул.

– Почему?

– Не знаю. Просто… – Я поерзала. – Стейси так и не спросила у меня, причастна ли я на самом деле к стрельбе. Она ведь должна быть на моей стороне? Но нет. Она приняла другую. И она считает, что я должна извиниться. Не перед ней. Перед всеми. Публично или еще как. Зайти к каждому и попросить прощения за произошедшее.

– А что об этом думаешь ты?

На этот раз замолчала я.

При мысли о том, чтобы встретиться лицом к лицу со всеми этими людьми – скорбящими и требующими справедливости каждый раз как я включаю телевизор, открываю газету или вижу обложку журнала, – меня начинало мутить. Поэтому я старалась об этом не думать.

– Я ведь попросила Фрэнки спровадить ее, – тихо напомнила я.

– Да, но ты не хотела, чтобы она уходила, – отозвался доктор Хилер.

Наши взгляды встретились, а затем он вдруг встал, поднял руки над головой и выгнулся назад.

– Я слышал, все зависит от ног, – сказал он и согнул колени, словно готовясь к прыжку.

– Что зависит от ног?

– Хорошее сальто.

15

Мы с Фрэнки сидели за кухонным столом. Он, как обычно, ел хлопья, а я банан, и тут я заметила у локтя брата свернутую газету. Лишь заметив ее, я поняла, что впервые по возвращении из больницы вижу в нашем доме газету.

– Дай посмотреть, – показала я на нее.

Фрэнки глянул на газету, побледнел и замотал головой.

– Мама запретила давать тебе газеты.

– Что?

Брат проглотил ложку хлопьев.

– Она сказала, что нам не следует давать тебе читать газеты и смотреть телевизор. И чтобы я вешал трубку, если звонят репортеры. Но они уже не звонят так часто, как раньше – когда ты лежала в больнице.

– Мама не хочет, чтобы я читала газеты?

– Она боится, тебя расстроит то, что в них пишут.

– Но это нелепо.

– Наверное, она нечаянно оставила ее здесь. Сейчас выкину.

Брат взял газету и поднялся. Я тоже вскочила.

– Не выкинешь. Дай ее сюда, Фрэнки, – потребовала я. – Я не шучу. Мама не знает, о чем говорит. Я смотрела телевизор в больнице, когда она уходила. Я все видела. Не говоря уже о том, что я присутствовала при стрельбе. Забыл?

Брат замешкался.

– Со мной все в порядке, Фрэнки, правда, – тихо сказала я, глядя ему в глаза. – Я не расстроюсь, обещаю.

Он нерешительно протянул мне газету.

– Хорошо. Но если мама спросит…

– Да, да, скажу ей, что ты разыгрывал из себя бойскаута. Не волнуйся.

Фрэнки взял со стола свою миску и поставил ее в раковину. Я снова села за стол и прочитала статью на первой полосе.

«АДМИНИСТРАЦИЯ ШКОЛЫ ОТМЕЧАЕТ

ВСЕОБЩЕЕ ЕДИНЕНИЕ УЧЕНИКОВ

ПОСЛЕ ТРАГИЧЕСКОГО РАССТРЕЛА»