В 1875 году Некипелов смог выйти на след. Одному богу известно, как ему это удалось, но в один прекрасный день он узнал, что красавицей, преследовавшей его в снах, была некая Пелагея Башмачникова, дочь зажиточного крестьянина, ставшая женой владельца мясной лавки. Некипелов был одержим навязчивой идеей, что вожделенный крест у нее, а значит, его нужно забрать. Последняя сделанная рукой Николая запись гласила: «Завтра».

Следующие несколько листов в тетради были пустыми, и Зимин не смог побороть искушение дать глазам отдохнуть и отправиться спать. На вторую ночь он снова уселся за домашним письменным столом и, вздохнув, открыл тетрадь. В успех он не верил, но привычка доводить дело до конца заставляла продираться сквозь текст, написанный теперь уже другим почерком, еще более неряшливым и нечитаемым.

Из дневника, сдобренного большим количеством грубых слов, выходило: Николай Некипелов был вторично арестован за то, что явился в дом к Пелагее Башмачниковой и напал на нее. Его приговорили к тюремному заключению, и он умер спустя три года. А его сын, Павел Некипелов, разбирая вещи отца, нашел тетрадь и решил довести начатое до конца.

Похоже, человеком он был таким же вспыльчивым, а еще гораздо более жестоким, потому что подробно описывал, как пытал несчастную женщину, которая умерла, не вынеся издевательств. Но перед смертью несчастная призналась в том, что, испугавшись первого нападения, отдала крест своей детской подружке Авдотье Бубенцовой. Некипелову-младшему удалось скрыться с места преступления, после чего он решил на время уехать из города, пока не затихнут поиски убийцы Башмачниковой.

Итак, в тетради, правда, упоминалась фамилия Бубенцовых. Получается, Иван Петрович Некипелов не врал, когда говорил, что принял решение найти потомков этой женщины, прочитав старинный дневник. Хорошо, и что это дает? Как необузданность отца и сына Некипеловых в восьмидесятых годах девятнадцатого века могла пролить свет на расследование убийства, совершенного в 2020-м? Даже если предположить, что связь между ними действительно есть.

И что еще более важно, имеет хотя бы отдаленное отношение к убийству семья Машковских или нет? То, что у них ограбили дачу и украли какие-то дурацкие статуэтки – совпадение или закономерность? А главное – угрожает ли что-то Снежане? Последний вопрос въедался тревогой в висок, не давая заснуть даже после того, как тетрадь была прочитана полностью. Заканчивалась она именно на фамилии Бубенцовой, а потому оставалось совершенно непонятно, наведался ли Некипелов-младший с визитом к этой самой Авдотье, осталась ли она в живых, нашелся ли крест. Судя по тому, что Иван Петрович Некипелов начал его поиски в двадцать первом веке, семейную реликвию его предки так и не вернули. И если верить тому, что говорил подозреваемый, убитая Дарья Степановна, хоть и была потомком той самой Авдотьи Бубенцовой, ни о каком сапфировом кресте ничего не знала.

От чтения древних закорючек у Зимина болели глаза и разламывалась голова. Ему было жаль потраченного впустую времени, потому что записи дневника никак не проливали свет на преступление, которое он расследовал. Каким бы кровожадным преступником ни был предок нынешнего рохли Некипелова, восстать из могилы и совершить убийство в лесу он точно не мог. Как говорится, на колу мочало, начинай сначала.

На данный момент ясно было только одно – дневник не представлял ни малейшего интереса для следствия, а потому Зимин был в полном праве выполнить просьбу Снежаны Машковской и дать ей его почитать. Конечно, в тетради ничего не говорилось о сколке кружева в виде кленового листа, значит, она не могла быть полезна и Снежане тоже, но просьбу Зимин намеревался выполнить.

Почему-то он был уверен, что его новая знакомая относится к разряду людей, которым ужасно интересны тайны прошлого, семейные загадки и фамильные реликвии. Глядя на нее, он понимал, что ее жизнь довольно скучная и обыденная, заполненная ежедневными хлопотами в ателье, заботами о маме и… одиночеством.

Его интриговало, что этим одиночеством она, похоже, совсем не тяготится, словно не замечая. Ей действительно было комфортно в родительском доме, ее не тянуло к сверстницам и подругам, а свободное время она предпочитала проводить за книгой или перед телевизором. Именно так в последнее время проходил и его досуг. Семьи у Зимина больше не было, старых друзей он теперь сторонился, поскольку казался себе калекой, в одночасье потерявшим руку, ногу или получившим отвратительный шрам, бросающийся в глаза. Своего приобретенного уродства он стеснялся, видеть жалость в глазах друзей не хотел, а потому оборвал все старые связи, кроме рабочих.

На работе никто ни о чем не спрашивал, время было заполнено делами, в которых он справедливо считался одним из лучших специалистов, здесь никому бы даже в голову не пришло его жалеть или считать сирым и убогим. Но с работы, пусть и не каждый день, нужно было возвращаться домой, в квартиру, внезапно превратившуюся в холостяцкую берлогу. И здесь одиночество наваливалось с особой силой, заставляя сердце ныть в груди.

Отступало оно ненадолго, только когда в доме появлялись женщины, те самые, для здоровья и без обязательств, но после их ухода становилось еще хуже, и Зимину, падающему в кровать, хотелось выть от ощущения собственной нечистоты и ненужности. Чтобы не выть, нужно было пить, а этой роскоши он себе позволить никак не мог: его отец был алкоголиком, и всю сознательную жизнь Зимин боялся, что может сорваться и пойти по его стопам. Он не мог спиться, потому что давным-давно поклялся матери.

Вот и выходило, что, оставшись один в квартире, он метался, как раненый медведь в клетке, бросался грудью на прутья, которые врезались в плоть, оставляя раны. Внешне никаких ран, конечно, не было, но болели они так, словно существовали на самом деле. Одним словом, от одиночества Зимин страдал, а Снежана Машковская нет, и за это он ее временами ненавидел. А может, за то, что никак не мог перестать думать о ее аппетитной попке, высокой груди и пухлых щеках с веселыми ямочками.

Эта женщина могла себе позволить не страдать от одиночества, не думать о диете, заниматься несовременными нынче народными промыслами, полностью обеспечивать себя и мать, интересоваться тайнами прошлого и не унывать. Удивительная способность! В этом унылый следователь Зимин был уверен.

А еще его все время тянуло ей позвонить, но он отдергивал руку от телефона, боясь, что Снежана сочтет его навязчивым. Пренебрежения он, пожалуй, сейчас бы не вынес. После ухода жены на месте его самооценки зияла дыра размером с воронку Биммах. Зимин как-то читал про этот известняковый кратер, популярную туристическую достопримечательность в Омане. В прошлой жизни он даже представлял, как отвезет туда жену, чтобы своими глазами увидеть «притягательное место», как переводилось название с арабского.

Сначала не сложилось, затем идея потускнела и стала казаться не очень притягательной, потом Зимин про нее совсем забыл и вот сейчас ощущал внутри себя именно такую воронку, в которую проваливался по ночам. Нет, если Снежана поднимет его на смех или даст понять, что его неуклюжие ухаживания ей неприятны, он все-таки напьется. До поросячьего визга, до соплей, до чертиков.