Алки не было три дня. Потом она появилась, сбежав с уроков, и рассказала, что дома творится полный ужас. Бабка все доложила предкам, когда очухалась, и теперь Аллу никуда не выпускают, а в школу ее привозит и увозит отцовский шофер.

— Имей в виду, — шепнула девушка, прижавшись к нему грудью и запуская пальцы под ремень, — бабка требует от отца, чтоб он к твоей матери сходил. Типа, поговорить. Папахен вообще озверел, орет, что отправит меня в закрытый пансион за границу. А я сказала, что если они будут меня доставать, то я вообще из дому сбегу к тебе жить и выйду замуж. Они реально струхнули! Знаешь, чего я у них выторговала? — Алка счастливо засмеялась. — Машину! Но за это я должна тебя бросить! Прикольно, да?

— Согласилась?

— А то! За тачку-то и дурак согласится.

— Чего тогда пришла? — озлился Ваня, выбрасывая Алкину руку из собственных штанов.

— Ты чё, офонарел? — Подружка наклонила Ванину голову и куснула его за ухо. — Тачка — это же круто! Где хочешь остановился и трахайся! А чтоб они совсем успокоились, я им вместо тебя кого-нибудь другого покажу — типа, новый бойфренд.

— Кого? — оторопел Ваня, плохо успевая за стремительной мыслью подружки.

— Да хоть Рима, — отмахнулась Алка. — Или нет. Лучше — Костыля! Папахен, как его свастики и молнии увидит, со страха в штаны наделает. Прямо в парадный мундир! Сами будут просить, чтоб я к тебе вернулась! Скажут: такой мальчик хороший был, на кого променяла?

В семейных интригах Ваня был не мастак. В их доме ничего такого не случалось. Даже когда отчим был жив, все скандалы происходили в открытую, никто никаких камней за пазухой не носил. Ваня люто ненавидел отчима, отчим презирал и гнобил пасынка. Только мать металась между ними, как сама говорила, между двух огней, мучаясь и плача. Ване ее жалко не было. Чего жалеть? Кто ее просил за отчима выходить? Эх, если б не Катька, Ваня с отчимом давно бы разобрался, не дожидаясь, пока кто-то другой его кокнет. В том, что отчим умер не своей смертью, Ваня был уверен. Такие уроды просто так в аварии не попадают.

— Делай что хочешь, — сказал он Алке.

— Ну ты тогда с Костылем поговори, — прижалась к нему подружка. — А то к нему подойду, и он не так истолкует.

— Поговорю, — пообещал Ваня.

И поговорил. Костыль выслушал, ухмыльнулся, кивнул. А через несколько дней Ваня засек их с Алкой выходящими из чулана в организации. Вид у Костыля был чумной и мутный, а на Алке оказалась смазана вся косметика.

Вот тогда Ваня с ней и перестал разговаривать, потому что все понял. Костыль тоже понял, что Ваня понял. Подошел к нему, обнял за плечи:

— Брат, нам, солдатам расовой войны, не пристало из-за баб ссориться. Баба другом быть не может, с ней на акцию не пойдешь, она свою грудь под нож чурбана не подставит, разве что под его грязную руку! — Костыль гнусно осклабился. — И потом, за один раз от нее не убудет. А второй раз я сам не потяну, она у тебя бешеная. В натуре, вообще не догоняю — как ты с ней столько времени и еще живой? Я бы уже копыта откинул!

Ваня спорить не стал. Чего спорить, если Костыль кругом прав? И насчет дружбы, и насчет Алкиной ненасытности. Но Костылева оценка его, Ваниных, мужских качеств, ясно, польстила.

— Давай пять, брат! — протянул руку Костыль.

— Держи, брат, — пожал протянутую ладонь Ваня. Честно говоря, внутри что-то свербило, когда он вспоминал про Алку и Костыля, но Ваня приказал себе об этом забыть. Все равно думать на такие сложные темы у него получалось не очень. Мысли скакали, прятались по закоулкам, никак не соединяясь в одну стройную цепочку. То выплывало начало, то конец, а то вдруг середина. А вот чтобы вместе, когда все ясно и просто, как говорится, логически — никак. Да еще свои, местные девчонки, крутившиеся в организации, узнав, что у Вани с Алкой — все, просто наперебой принялись на Ване виснуть. Видно, восторгами о его мужской неутомимости подружка делилась охотно.

А потом нарисовалась и она сама. Тогда, в институте. И они первый раз сделали это в общественном туалете. И все понеслось по-новой.

* * *

— Ну что, капитан… — Стыров тяжело поиграл желваками. — Откуда у нас такой неконтролируемый всплеск? За неделю — два случая! Кто?

— Я не ясновидящий, — нахмурился Трефилов. — Сами знаете, сколько мелких группок по городу шляется. Три, пять человек. Как их контролировать? Даже из наших никто не знает, чья это работа.

— Вот что я тебе скажу, Путятя, — полковник взглянул на подчиненного с нескрываемой ехидцей, — любое пугало хорошо только тогда, когда управляемо. Не боишься, что наше пугало оживет, да и на нас с тобой кинется?

— Не боюсь, — ухмыльнулся Трефилов. — Наживка по самый желудок проглочена, а удилище в наших руках.

— Товарищ полковник, Москва на первой, — доложила секретарь.

Стыров поздоровался, некоторое время слушал журчащую густым басом трубку.

— Неужели настоящий погром? — удивленно покачал головой он. — Совсем рядом со столицей! Ну а милиция-то куда смотрит? Что? Явились через два часа, когда все закончилось? Даже так? И сам погром ровно два часа длился? Надо же, какое совпадение… Как это — выборочно? Знали адреса проживания всех армян? Даже не зарегистрированных? По ним и шли? Да где ж они их взяли? Неужели в милиции «крот» завелся? Постойте, припоминаю, где-то такое уже было… Нуда! В Сумгаите! Охо-хо… Беда… Нет, не волнуйтесь, у себя мы такого не допустим. Конечно, прямо сейчас и распоряжусь!

Положил трубку, довольно уставился на Трефилова:

— Слыхал? Вот столица отличилась! Это тебе не два наших инцидента.

— Если я правильно понял, у нас нечто подобное должно было состояться в субботу?

— Правильно понял. Опять столица дорогу перешла! Но нам же для большого брата не жалко, так? Значит, мы наоборот развернем непримиримую войну. Когда уже прокуратура дело этого Баязитова в суд передаст? Чего тянут?

— Да там врачи кобенятся, говорят, слаб очень.

— Слаб не слаб — какая разница? Накачаем перед судом, чтоб как огурчик был, а там пусть подыхает, не жалко. Нам сейчас глотку правозащитникам заткнуть надо. Эх, досада, высшей меры нет. Расстреляли бы этого ублюдка, нам бы весь мир рукоплескал, а то воняют, что мы фашистов, как карасей, разводим.

— Вы прямо как Пушкин, тащ полковник, — хмыкнул Трефилов.

— В смысле? — насторожился Стыров. — Стихами, что ли, говорю?

— Да нет, он в одном из писем сказал, типа, что презирает свое отечество с ног до головы, но ему неприятно, если иностранцы разделяют такие мысли.

— Знаешь что, пушкинист, — улыбнулся Стыров, — ты эти слова почаще своим подопечным цитируй. Хотя бы тем, кто знает, кто такой Пушкин. Что у нас с атрибутикой?

— Все есть. Книги, нашивки, наклейки.

— А вот это ты видал? — Стыров протянул листок, распечатанный из Интернета, на котором чернело фото нарукавной нашивки «GIVE RACISM THE BOOT». — Смотри, любой может заказать. Сто тридцать рэ за штуку.