слово, которое она кричала, и остановился. Женщина бежала быстрее, чем мог бы любой нормальный человек, и выкрикивала вновь и вновь:

– Джай-эд! Джай-эд!

Тау оскалился, показав зубы, и, отвернувшись от вождя, взглянул на разъяренную воительницу. Теперь он ее вспомнил. Вспомнил, как она выговаривала имя его Умквондиси. Это она убила Джавьеда.

Она остановилась вне досягаемости его мечей, ее грудь вздымалась от бега, а взгляд был прикован к его лицу.

– Джай-эд, – крикнула она снова, занося копье.

Тау помедлил, размышляя о случившемся, и, кивнув скорее себе самому, сказал:

– Ты сама себя убила.

Она бросилась к нему со сверхчеловеческой скоростью, направив копье ему в грудь. Он ожидал атаки, но она оказалась слишком стремительной, и Тау отскочил с линии поражения. В ноге вспыхнула боль, грозя вывести его из строя, но Тау заглушил ее ненавистью и, увернувшись от ксиддинского копья, вонзил меч ей в поясницу.

Воительница была в кожаных доспехах, и хотя бронзовое оружие могло бы пронзить звериную шкуру, ее кожа – пока она была в ярости – оставалась неуязвимой. Но меч Тау был сделан из драконьей чешуи, и взрезал ее кожаный доспех легче легкого. Острие меча вонзилось в ее плоть, потащив Тау за собой, но женщина с криком вытащила его.

Тау замахнулся левой рукой и вонзил второй клинок ей в живот. Это был смертельный удар. Меч Тау почти вскрыл ей нутро, но она отбила его лезвие костяным кинжалом, который был у нее в другой руке. Кинжал разлетелся на множество осколков, порезавших ему лицо и руки.

Откатившись после падения, Тау схватился за рукоять своего меча, который все еще торчал в пояснице воительницы. Тау выдернул клинок, чувствуя, как лезвие вспороло ей кожу.

Тау напал сзади, чтобы пронзить ей спину, но она метнула рукоять сломанного кинжала ему в голову.

Отбив кинжал в воздухе, Тау уклонился от двух атак и всадил правый меч в рану, которую нанес ей прежде. Меч вошел в плоть, женщина завопила и попятилась.

– Назови еще раз его имя! – выкрикнул Тау.

Она оскалилась и взмахнула копьем. Они столкнулись в схватке – она превосходила его размерами. Они ударили друг друга – она явно была сильнее. Они сражались с дикой яростью, и любой, кто видел бы их схватку, сказал бы, что она была быстрее. Но против Тау Соларина, чемпиона омехи, это не имело значения.

Шесть, шестнадцать, шестьдесят ран разверзлось на доспехах, лице и теле воительницы, но она, вся в крови, все еще отбивалась от него ногами, хотя ее взгляд уже помутился. Тау продолжал атаковать, нанося все новые раны, а она отчаянно пыталась уклоняться от мечей, которые лишали ее сил, раздирая кожу.

– Назови еще раз его имя! – крикнул он.

И она закричала. Это был низкий гортанный звук, инстинктивный, полный страха и ненависти. В нем было и признание поражения, и отказ сдаваться.

Разъяренная женщина, чье тело превратилось в сплошную рану, все еще надеялась убить того, кто превосходил ее силой. Сила даров шамана стремительно слабела, и это давало Тау шанс. Так и случилось: магическая сила оставила ее, она пошатнулась и едва не упала, ее взгляд потускнел и стал безжизненным.

Выглядела она жалко, но Тау не собрался ее жалеть. Она убила людей, которых он любил, да еще посмела взывать к нему. Она сама накликала на себя смертельную беду.

– В ту ночь, когда ты убила Джавьеда Айима, ты меня видела, – сказал он, приблизившись к ней. – Ты узнала, кто я, и сбежала.

Она попятилась, ее ноги дрожали.

– Тебе надо было бежать без оглядки, – сказал он, подойдя вплотную. Полыхающий в душе гнев заглушал боль в раненой ноге.

Она проклинала его, выплевывая грязные ругательства и все еще пытаясь сражаться, но слишком вяло, и он легко и небрежно отбивал атаки. Он ненавидел и ее саму, и то, что она не сдавалась.

Тау подумал, что ей следовало бы родиться Избранной, хотя ей не позволили бы сражаться, а она явно была рождена для этого.

Она снова закричала и снова ринулась на него, без сил, без скорости, безо всякой надежды нанести ему урон. Он знал, чего она хотела. Она хотела, чтобы он убил ее во время атаки. Пыталась хоть как-то выбрать свою смерть, но она убила Джавьеда и Чинеду, и Тау не собирался ее щадить.

Его меч просвистел в воздухе и вонзился в ее правую руку, расщепив ее пополам и заставив выронить копье. Ее вопль был криком не боли, но отчаяния и утраты. Это был крик, который Тау вспоминал каждую ночь, прежде чем провалиться в спасительный сон. Это был крик, который он сдерживал в себе каждый раз, когда думал, что потерял всех.

Она лежала на земле, прижимая искалеченную руку к телу, а он стоял над нею, наблюдая, как она пыталась дотянуться здоровой рукой до сумки на бедре. Но во всем мире не было оружия, которое смогло бы ей помочь. Конец был неизбежен.

– Его звали Джавьед Айим, – сказал Тау. – И ты никогда не произнесешь его имя вновь.

Он всадил меч ей в грудь, пригвоздив к красной глине. Она ахнула, выдохнув. Чувствуя, что конец близок, она наконец нащупала сумку и вытащила оттуда потрепанный клочок папируса. Она попыталась развернуть его одной рукой, но не смогла. Смерть настигла ее за этим занятием.

Тау провел тыльной стороной ладони по губам. Он убил ту, что лишила жизни Джавьеда и Чинеду. Отомстил за них. Он стоял над ее телом, ожидая, когда наступит облегчение и спадет груз с души, вспоминая, как в ее глазах меркнет свет.

Но он не хотел думать об этом и тряхнул головой, чтобы прогнать мысли о ее смерти. Тау взглянул на папирус, который она сжимала в руке. Возможно, там было что-то важное. Возможно, это была карта Ксиддинской территории или, может быть, какие-то военные приказы, но боль в ноге вернулась, и он не был уверен, что сможет подняться с колен, после того как заберет у нее папирус.

Он сказал себе, что вернется за ним, когда покончит с остальным, и отвернулся, пытаясь вновь сосредоточиться на своем гневе. Гнев ослаблял нестерпимую боль в ноге, но сейчас он утих вместе с воительницей, и боль вспыхнула с новой силой.

Распространяясь от раны по всему телу, она подбиралась к сердцу, и на мгновение Тау испугался, что жрица была права, и ему действительно осталось немного.

Но она также сказала, что яда в нем было недостаточно, чтобы убить, а лишь столько, чтобы ему