Все эти мысли пришли к нему в голову, пока Папаша Эллиотт осматривал существо. На его коже проступил пот. Папаша облизал губы и почувствовал, насколько прерывисто его дыхание. Как он вообще умудрился забыть столько важных деталей?

А с другой стороны, это входило в издержки работы, разве нет? Если бы он не мог забывать, то никогда не пережил бы программу «Феникс». Во Вьетнаме агент занимался крайне незаконными и сомнительными с точки зрения морали вещами. Вряд ли от него ожидали, что он запомнит максимум деталей.

Даже несмотря на тот факт, что инопланетянин по-прежнему пребывал в бессознательном состоянии, его все равно основательно привязали. Уж за этим Эллиотт проследил. Оковы были сделаны из кожи и нержавеющей стали и, если верить рассказам знающих людей, были способны остановить разъяренного носорога. Звенья на цепях выглядели так, словно заведомо ставили крест на любой попытке высвободиться.

Забыв на мгновение о самом ходячем кошмаре, Эллиотт взял в руки боевую маску существа. Вблизи она выглядела потертой и поношенной. С внешней стороны маска хранила воспоминания о былых конфликтах – несколько глубоких царапин, включая одну свежую вмятину, которая выглядела в точности как след от пули. Папаша достал цифровую камеру, которую положил в карман некоторое время назад, и сделал несколько фотографий маски, затем сфотографировал оба наруча. К одному крепились все еще выдвинутые клинки. На втором было заметно защитное покрытие, которое, как он знал, оберегало встроенную в наруч компьютерную систему.

Папаша не стал ее открывать. Он же не ученый. Пусть умники изучат ее, когда придет время. Он же осторожно положил вещь обратно и сделал снимок жуткого ожерелья из костей и черепов, которое носила эта тварь. Трофеи – вот что это такое. Парочка черепов вообще не походили ни на что-то, когда-либо бегавшее по планете Земля, и Папаша снял их крупным планом. Кто знает, что покажется важным ученому разуму.

Эллиотт был в комнате не один. Тут же находились и другие люди, не меньше полудюжины, и все они осторожно сновали по помещению. Папаша пришел к выводу, что они попросту не хотели привлекать его внимания. Он их нервировал.

И они имели всякое право нервничать. Эллиотт прилагал все усилия, чтобы выглядеть безобидным, но окружающим он казался страшным, даже когда не пытался выглядеть таким. В какой-то момент своей жизни он стал слишком напряженным, чтобы другим людям было комфортно в его обществе. Он знал об этом и принимал как должное. Если бы ему на самом деле было до этого хоть какое-то дело, может, он бы постарался как-то лучше скрывать свое настроение. Но проблема заключалась в том, что ему было наплевать. Эта проблема яйца выеденного не стоила, тем более усилий, которые он бы потратил на попытку измениться.

Жена ушла от него давным-давно, детей у них не было. А без этих факторов изменения того не стоили. Жнецы его не боялись, а если бы кто-то из них испугался, он бы надрал этим неженкам задницу.

Папаша знал, что такое частенько случается с такими, как он – с «призраками». Может, это помогло им заработать такое прозвище, потому что они выглядели и вели себя как призраки. Вряд ли, хотя в этом и был смысл. Но опять же, не у каждого оперативника был свой личный демон, который весил под четыреста килограммов и был свыше двух метров ростом.

Он сфотографировал ноги существа, пересчитав пальцы. По семь на каждой стопе. Один на пятке, по одному маленькому когтистому отростку с каждой стороны лодыжки, еще четыре спереди. Интересно, сгибались ли они когда-нибудь? Во Вьетнаме он видел нескольких прирученных птиц, которые сидели на жердочках. У всех них было по четыре пальца, которыми они могли цепляться за что-то и хватать предметы. Инопланетянин носил сандалии. Папаша снял их как можно осторожнее и сделал снимок ступней.

Он просто делал снимки ног, когда чудище издало негромкий стон.

Эллиотту не удалось достичь второй космической скорости, когда он резво отскочил назад, но вовсе не из-за отсутствия усердия. Сердце бешено колотилось в груди, в глазах на мгновение потемнело. Проклятье, он стал слишком стар для внезапных испугов.

Хорошие новости? Люди вокруг него отскочили назад столь же резво. Это помогло Папаше сохранить лицо.

Доктор Киз подошел поближе и улыбнулся:

– Ты меня намного лучше, Ганга Дин[4].

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что я чуть не обоссался.

Огромная, нечеловеческая голова повернулась в их сторону, и глаза, которые преследовали Роджера Эллиотта в кошмарах столько, сколько он себя помнил, сфокусировались на Кизе.

– Он проснулся. – Папаша едва узнал собственный голос.

Существо перевело на него взгляд, рассматривая старика с холодной отстраненностью. Его мерзкий рот раскрылся, и явственно показались зубы. Вдоль правой стороны лица шло несколько глубоких шрамов, демонстрировавших, что некогда какая-то когтистая тварь нанесла инопланетному охотнику значительные раны. Над бровью и ближе к дредам из толстой кожи существа росли шипы. Там же, где проходили шрамы, шипы отсутствовали, еще более наглядно демонстрируя полученный урон.

Папаша Эллиотт уставился в глаза твари, и тварь уставилась на него в ответ. Разобрать что-то в ее взгляде было невозможно. Как вообще кто-то может понять, о чем может думать это чертово созданье? Оно во всех мыслимых смыслах было слишком далеко от человека.

– На что это ты уставился, ублюдок?

Существо прищурилось, затем издало звук, который можно было истолковать только одним образом. Смех. Оно смеялось. Можно подумать, оно знало, что значат эти слова. Эллиотт почувствовал, что краснеет от этой неприятной смеси раздражения и гнева.

– Давай, смейся, – прорычал он, – не стесняйся! Только один из нас двоих не прикован.

Чтобы подчеркнуть свои слова, Папаша поднял камеру и сделал несколько близких снимков лица существа. Он убедился, что сеть старых шрамов попадает в кадр, и постарался не упустить выражение глаз твари во всей их мерзкой красе. Инопланетянин снова затих и молча наблюдал за тем, как Эллиотт продолжает делать снимки его головы, шеи, туловища и закованных рук.

Существо даже не пыталось вырваться из оков. Оно просто наблюдало за ним.

Эллиотт отвернулся.

– Только один из нас.

Голос принадлежал прикованной к столу твари. Папаша безошибочно это понял, но когда он развернулся, пришелец смотрел в другую сторону.

Гнев незаметно наполнил душу Эллиотта. Не страх, нет, только не сейчас, лишь кипящая, клокочущая ярость, которую Папаша не мог выразить, не тогда, когда вокруг так много свидетелей.

Вместо этого он сделал еще больше фотографий и тщательно описал все вещи, которые они сняли с твари. Там были маленькие диски, из которых отрастало с полдюжины смертельно изогнутых крючков. Там был окровавленный дискообразный предмет, который буквально располовинил одного из Жнецов. Орологас умер из-за этого оружия, и засохшая кровь солдата по-прежнему покрывала кромку диска.