кто-либо – человек или фейри – знал, где меня найти. Я уже говорил тебе, немногие фейри знают о моем проклятии, люди же остаются в полном неведении. Они в курсе, что у них есть неблагой король, но не знают, кто я такой, и проклятие не позволяет им думать обо мне слишком долго. Меня это вполне устраивает, ведь неблагой правитель не обязан взаимодействовать с людьми, если они сами того не захотят. Пускай так будет и дальше. Не хочу, чтобы ко мне обращались с просьбами, чтобы люди-ремесленники видели во мне потенциального покровителя, а фейри просили места в моем доме. Никто… никто не должен увидеть, до чего… до чего… – Он поджимает губы, оставляя остальное недосказанным. Но нетрудно догадаться, что он хочет сказать, поскольку это написано у него на лице. «Никто не должен увидеть, до чего я дошел».

Подобные условия сильно мешают моему плану, но не скажу, что не понимаю его. Мне известно, каково это – пытаться держать других на расстоянии вытянутой руки и не допускать, чтобы они познали твою суть. Выяснили, что у тебя на душе. Тем не менее у меня возникает вопрос.

– Если из-за проклятия тебя легко забыть, то почему я все еще помню?

Он лениво отмахивается.

– Ты узнала о проклятии. С фейри то же самое. Тем, кто о нем узнают, забыть меня сложнее, хотя имени моего это не касается. Разве не видишь, какими пагубными могут быть последствия? Если слишком многие узнают обо мне, моем проклятии, местонахождении… Я лишусь всякого уединения.

– Ладно. – Я обреченно вздыхаю. – Но тогда придание тебе презентабельного вида – наша приоритетная задача. Извини, но твои волосы придется укоротить.

– Но… только они меня и согревают. – Он проводит рукой по спутанным золотисто-каштановым космам. – На этом презренном теле нет меха.

– Для этого носят одежду. Когда составлю тебе новый гардероб, позабочусь о том, чтобы там были теплые вещи.

Он ворчит под нос череду проклятий.

– Напомни-ка, почему я позволяю человеческой девушке предъявлять мне какие-то требования?

Я расправляю плечи.

– Потому что мы заключили сделку, и я, по сути, твоя последняя надежда.

– Если этот твой план не сработает, оторву тебе голову.

Я игнорирую его слова, не отпуская мысль, что если план не сработает, он умрет.

– Доверься мне. Я знаю, что делаю. Кроме того, в случае неудачи мне не заплатят.

Между нами воцаряется тишина, и я уже собираюсь вернуться к письменному столу, как король интересуется:

– Что будешь делать с деньгами? Когда проклятие будет снято и я отдам двадцать тысяч кварцевых камешков, что ты планируешь с ними делать?

Сначала мне хочется солгать, но потом решаю просто рассказать правду.

– Я хочу домой.

– Домой? – Его брови сходятся на переносице.

– Где я провела детство. В Изолу. Это теплая и красивая страна, но пришлось ее покинуть, когда… когда умерла мама. На эти деньги я смогу купить билет из Фейривэя и, возможно, приобрести собственность в Изоле.

– И что будешь там делать?

– Заведу ферму, похожую на ту, на которой жила, будучи ребенком. Возможно, стану разводить лошадей.

– Заберешь своего отца? Этого Ричарда Бельфлёра, которого так рьяно защищала от моего обмана.

При упоминании отцовского имени пальцы рефлекторно сжимаются в кулаки.

– Нет. Именно из-за него я стремлюсь к финансовой независимости. Я отправлюсь в Изолу одна.

Король внимательно смотрит мне в глаза, будто желает через них забраться ко мне в мысли. Я бросаю на него многозначительный взгляд:

– Вот это я имела в виду, когда просила не пялиться.

Он вскидывает руку в воздух и отворачивается.

– Дьявольская женщина.

– Нет, это отличная практика, – мягко говорю я. – Давай покажу, как исправить ситуацию в следующий раз.

Скрипя зубами, он поворачивается ко мне лицом.

– Исправить ситуацию, – передразнивает меня король.

– Если женщина заметила, что ты на нее уставился, или ты понял, что задержал на ком-то взгляд дольше, чем, скажем, на три секунды, есть два выхода из ситуации. Если ты исполняешь роль джентльмена-стоика, то должен немедленно отвернуться. Не выдавай смущения, но на мгновение можно изобразить волнение, ошеломление. Словно ты очарован ее красотой, но вынужден отвернуться, чтобы не прожечь ее взглядом. И начинай заниматься своими делами. Ну, знаешь, задумчиво смотри в пространство или что-то вроде того.

Он качает головой:

– Это глупо.

– А второй выход – это исполнять роль повесы. Когда он смотрит на женщину, то не отводит глаза сразу, он чуть позже переключает свое внимание на что-то другое с улыбкой на губах. Но не с застенчивой, а с коварной. Повеса так намекает на то, что знает – его застали на разглядывании, но ему это даже понравилось.

– И как же изобразить этот коварный намек?

Я пожимаю плечами.

– Слегка ухмыльнуться. Но сделать эту нужно убедительно. К тому же ухмылка не должна походить на насмешку, и необходимо постараться, чтобы она не стала очевидной для остальных.

– Ну и ну, звучит так, будто это раз плюнуть, – язвительно произносит он.

– Возможно, это не так сложно, как кажется.

– Если ты такая умная, то почему сама не покажешь?

Я открываю рот, чувствуя, как жар приливает к моим щекам.

– Я никогда не исполняла роль повесы.

– Но уверен, что с тобой такую игру хоть раз да вели.

Заявление короля поражает меня в самое сердце. Слова сказаны без злобы, без презрения. Скорее всего, он просто решил сумничать и непреднамеренно разбередил старую рану. Повеса в действии.

Он, должно быть, чувствует перемену в моем настроении, потому говорит уже мягче, осторожнее:

– В смысле, ты наверняка уже видела такую ухмылку. И мне бы хотелось посмотреть, что это за диковинка.

Я гоню воспоминания, которые грозят вторгнуться в настоящий момент, и запираю их там, где им самое место – на задворках сознания.

– Что ж, хорошо, – говорю я. – Тогда отвернись на несколько секунд. Когда встретишься со мной взглядом, следи за тем, что я делаю.

Он подчиняется, пускай и закатывает глаза, когда отворачивается, но затем покорно следует указаниям.

Наши взгляды встречаются, и я пристально смотрю ему в глаза. Один, два, три. Затем, приподняв лишь уголок рта, медленно поворачиваю голову, разрывая зрительный контакт лишь в последнюю секунду. Изучаю комнату, затем прекращаю притворяться и вновь смотрю на короля:

– Понял?

Его лицо ничего не выражает, и он не сводит глаз с моих губ. Затем медленно их поднимает, устанавливает зрительный контакт и снова удерживает мой взгляд слишком долго. Я приподнимаю брови в молчаливом намеке, и он вздыхает. Стараясь выдавить ухмылку, которая больше походит на оскал, он прекращает пялиться и неторопливо переключает