Эта повседневная научная жизнь подразумевает вовсе не охоту за фактами, а тестирование гипотез, проверку того, насколько сами гипотезы и логические их следствия соотносятся с реальностью, работают ли, если речь об изобретениях, придуманные аппараты. В галилеевском значении – а в главе 9 я отметил, что большинство ученых употребляют слово «эксперимент» именно в таком значении – эксперименты являются действиями, направленными на проверку гипотез.

В результате наука оказывается логически связанной сетью теорий, отражающих нашу текущую точку зрения на устройство мироздания.

Имея в своем распоряжении гипотезу, подлежащую проверке, ученый приступает к работе; гипотеза побуждает его отдавать предпочтение одним наблюдениям перед другими и заставляет ставить эксперименты, которые в противном случае он бы не стал проводить. Набираясь опыта, ученые начинают быстро узнавать качественные гипотезы. Как объяснялось в главе 9, почти все законы и гипотезы можно воспринимать как запреты на возникновение конкретных условий (напомню, что я приводил в пример закон биогенеза, опровергающий теорию самозарождения жизни). Очевидно, что гипотеза, чрезвычайно широкая и «вмещающая» в себя практически все на свете явления, ничего нам не поведает. Чем больше гипотеза запрещает, тем более она информативна.

Кроме того, качественную гипотезу отличает логическая насущность: я хочу сказать, что это должно быть объяснение того, что требует объяснения, а не описание чего-то такого, что охватывает множество явлений. Нет ничего дурного – но и никакой пользы – в том, чтобы характеризовать болезнь Аддисона или кретинизм, ею спровоцированный, как «нарушение деятельности желез, вырабатывающих гормоны». Значимость логической насущности для гипотез подтверждается тем, что ее можно проверить непосредственно и практически, без учреждения нового исследовательского института и без путешествия в дальний космос. Во многом искусство нахождения решений представляет собой искусство составления гипотез, которые можно проверить в эмпирических экспериментах.

По большей части повседневная жизнь в эмпирических науках состоит из экспериментальных проверок логических следствий гипотез, то есть из проверок того, что мы принимаем на данный момент времени за истину. Эксперименты, которые я называю галилеевскими, или критическими, задают направление для дальнейших размышлений: их результаты либо подкрепляют рассматриваемую гипотезу (и в этом случае нужно проводить дальнейшее тестирование), либо вынуждают ее пересмотреть, а то и полностью отвергнуть, после чего творческий процесс начинается заново. Мне видится этакий диалог между потенциальным и реальным, между возможной истиной и фактами действительности, общение на два голоса, между фантазером и критиком, между предположениями и опровержениями, если вспомнить название книги Поппера.

Эти мысленные действия присущи всякому исследовательскому процессу и не являются исключительной прерогативой экспериментальной науки; схожим образом, к примеру, будут поступать и антрополог, и социолог, и врач, которому нужно поставить диагноз. Точно так же в целом мыслит механик, который пытается выяснить, что именно сломалось в автомобиле. Все перечисленное очень далеко от охоты за фактами в духе классического индуктивизма. Опираясь на логику, которая помогает упорядочить мышление, молодой ученый должен избегать говорить вслух – и даже думать! – что он «выводит» или «вычисляет» гипотезы. Наоборот, гипотеза является тем источником, из которого мы выводим предположения о мироздании, и, как показал великий американский философ Ч. С. Пирс, процесс, посредством которого мы осмысляем гипотезы, порождающие наблюдения, представляет собой инверсию дедукции – для этого процесса он предложил сразу два названия, «ретродукция» и «абдукция», но оба они не прижились[103].

Дальнейшее развитие изложенных взглядов

Обратная связь

Хотя об этом очень часто упоминают, не будет лишним снова напомнить, что если выводы из гипотезы признаются ее логическими результатами, тогда процесс, посредством которого мы модифицируем гипотезу в соответствии со степенью ее совпадения с реальностью, будет еще одним примером фундаментальной и действующей повсеместно стратагемы негативной обратной связь (см. раздел «Фальсифицируемость» ниже). Тем самым мы осознаем, что научное исследование, подобно всем прочим формам исследований, есть, в конце концов, кибернетический – управляемый – процесс, инструмент, благодаря которому мы нащупываем свой путь и пытаемся придать некий смысл повергающему нас в смятение миру вокруг.

Фальсифицируемость и асимметрия доказательств

Признание асимметричности доказательств является необходимым условием понимания изложенной выше схемы мышления («гипотетико-дедуктивной»).

Рассмотрим простейший силлогизм из школьной логики.

При правильном выполнении процесс дедукции обеспечивает мыслителя непоколебимой уверенностью в том, что при истинности посылок истинность вывода гарантируется. Сократ действительно смертен, никто не спорит. Но это однонаправленный процесс: бренность (смертность) Сократа, если ее подтвердят исторические исследования, ровным счетом ничего не говорит нам о том, был ли он человеком, и вообще о бренности рода человеческого как такового. Сам силлогизм и вывод показались бы нам столь же неопровержимыми, будь Сократ рыбой, а все рыбы – смертными. Впрочем, мы вправе с полной уверенностью заявить, что если Сократ не смертен (следовательно, наш вывод ошибочен), то мы мыслим неправильно: либо Сократ не человек, либо не все люди смертны.

Следствием этой асимметричности выводов будет тот факт, что фальсифицируемость[104] с логической точки зрения оказывается более надежным инструментом, нежели способ, который люди, чуждые науке, нередко обозначают как «поиск доказательств». (Сами ученые, отмечу, нечасто позволяют себе уверенно рассуждать о «доказательствах». Чем опытнее ученый, тем меньше шансов, что он употребит это слово.) Набираясь опыта, ученые приучаются ценить специфическую силу фальсифицируемости и недостоверность того, что кажется «доказательством» новичкам, ибо, как объяснялось в главе 9 (где приводилось иное обоснование «экспериментального дизайна»), в науке принято изучать и, быть может, отбрасывать «нулевые» гипотезы, которые призваны подтвердить полную противоположность выдвинутых допущений. По всем указанным причинам никакая научная гипотеза и никакая научная теория попросту не в состоянии обрести аподиктическую незыблемость; любая из них остается уязвимой для критики и подверженной видоизменениям, исправлениям и уточнениям.

Итак, ученый есть искатель истины. Он стремится к истине – и к ней, в ее сторону всегда обращен его взгляд. Абсолютная уверенность для него недостижима, и многие вопросы, на которые ему хотелось бы получить ответы, лежат вне области дискурса естественных наук. Слова одного из величайших ученых двадцатого столетия, Жака-Люсьена Моно, процитированные мною в начале этой главы, отражают чувства, которые ученому надлежит испытывать постоянно; ученый пытается понять.